Жёсткая ротация - [83]

Однако не вполне умирает — оказывается на призрачном мосту между Явью и Навью.

В бытность Кудэром Маша воспринимает эту метаморфозу как заслуженную кару. Родив неизвестно от кого (возможно, и от мужа — картёжника и авантюриста по имени Иосиф) сына-дауна, она сдала его в специнтернат. Люди из прошлого (как выяснится, не совсем люди) время от времени опознают в Кудэре Машу и постоянно отсылают за объяснениями к загадочному сайту. Параллельно бредут куда-то тропой в волшебном лесу Гензель и Гретель. Действие переносится в специнтернат, который тоже не совсем интернат. Сын Маши (здесь его зовут Иваном) находится на попечении у Люсифы (Люцифера-женщины), (Кощея) Бессмертного, Лешего и прочих монстров. В Яви — они врачи и медсёстры, а в Нави — монстры. Здесь же обитает и Спящая Красавица.

(Один из поклонников прозы Старобинец критик Лев Данилкин остроумно предположил, что Люсифа — никакой на самом деле не Люцифер, а Людмила Петрушевская, прежние страхи которой, возогнанные на уровень «ужаса-ужаса», творчески претворяет молодая писательница, а член Большого жюри «НацБеста» Светлана Лисина, проголосовавшая за Старобинец, столь же изысканно сравнила «Убежище 3/9» с японским мультиком «Унесённые призраками». Что же касается сравнения с «Братьями Гримм» и с «Бразилией» Терри Гиллиама, взятыми вкупе, то оно напрашивается само собой.)

На мосту Маша принимает (оказывая им сексуальные услуги) гостей из обоих миров и постепенно постигает описываемый в романе миропорядок. Есть Бог-Отец (здесь его называют Тот, Кому в Рот не Попадает), есть его брат — Люцифер-Люсифа, есть разнообразная демонического и/или волшебного происхождения мелочь. Бог хочет разбить Кощеево яйцо и сломать иглу, якобы затем, чтобы избавить мир от страданий (хотя цель у него на самом деле другая), что, правда, означает светопреставление, — и помочь в этом может только Ваня, сын Марии и (предположительно) Иосифа. А в Яви — Россия сначала трепещет перед ужасными откровениями с загадочного сайта, провозвещающего конец света и призывающего избранных спастись в убежище на Алтае, а потом погружается в непробудный сон.

Ваня покарал не только мать Машу, но и предположительного отца Иосифа, превратив его в ядовитого паука на итальянских гастролях, куда тот отправился с любовницей (Люсифой). Скитаясь — уже в образе паука — Иосиф, в отличие от Марии, не воспринимает эту (кармическую) метаморфозу как кару. Меж тем сам Ваня вступает на Крёстный путь — и гибнет как бы во спасение человечества. Однако всё оказывается куда запущеннее.

Тот, Кому в Рот не Попадает (а по усам течёт; Бог-Отец), в нарушение Уговора, пошёл на тайную сделку с Люсифой, отдав на окончательное заклание Ваню в обмен не на спасение рода человеческого, а на снятие личного заклятия типа танталова: Ваня мёртв, зато Богу-Отцу теперь попадает в рот, Он вкушает радости земные, ради чего не пожалел (вслед за Машей) метафизически и фактически убить Бога-Сына.

Впрочем, все герои убивают себя и друг друга (переходят из Яви в Навь) неоднократно и с лёгкостью — и финальная сцена, в которой они (и только они) живыми (!) и невредимыми попадают в пресловутое Тридевятое убежище, носит намеренно двусмысленный характер.

Написано несколько путано (вернее, чересчур перегружено), но блестяще. Вот образчик стиля с тех страниц, что попроще: Дядя Лёша был шизофреником, алкоголиком, убеждённым христианином, патриотом, монархистом, антисемитом и философом. Опасное сочетание.

Каждый день он попеременно надевал одну из трёх своих одинаковых белых рубашек. Различались эти рубашки только надписями, вышитыми на спине неумелым крупным крестиком: «Россия для русских», «Спаси и сохрани» и «С пидорами не пью».

В «кабинете» дяди Лёши все стены были увешаны иконами с ликами святых, большими календарями с видами среднерусской возвышенности, а также портретами русских царей в золочёных рамах. Вдоль стен тянулись стройные ряды пустых бутылок. По вечерам дядя Лёша крутил диск мёртвого телефона, из которого торчал чёрный обстриженный локон никуда не ведущего шнура, — и доверительно что-то бубнил в ватную тишину растрескавшейся красной трубки. О чём-то просил, докладывал, отчитывался, договаривался…

По воскресеньям дядя Лёша часто совершал паломничества в звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь. После чего там же, в Звенигороде, заходил в свой любимый кабак «У Патрикеевны», садился на своё любимое место — у кадки с пальмой, — за стол, накрытый бордовой бархатной скатертью, и заказывал сначала картошку с грибами и апельсиновый сок, а потом графин водки — и нажирался до потери памяти. Домой дядя Лёша обычно возвращался на рассвете следующего дня.

И если его спрашивали, где он шлялся всю ночь, он заплетающимся языком отвечал, что гулял в лесу и видел там чудеса. Реже признавался, что пугал прохожих. Несколько раз местные заядлые грибники, выходившие на охоту с утра пораньше, действительно заставали его за этим странным занятием. Дядя Лёша стоял, притаившись за деревом, и странно подхихикивал. А когда кто-нибудь проходил мимо, он выскакивал из своего укрытия, размахивая руками и дико крича «У-у-у!».