Жертвы вечернiя - [7]

Казалось, что здѣсь все перевернулось вверхъ ногами.

Здѣсь грузное, грязное дно всей своей каменной тяжестью давитъ на опрокинутые внизъ и притиснутые къ землѣ хрупкіе верхи и крышу.

Здѣсь кровожадные и грабительскіе инстинкты презрѣнной черни, освобожденные отъ крѣпкой узды сдерживавшаго ихъ закона и права, сознавшіе свою слѣпую, жестокую силу, въ смертельной схваткѣ сцѣпились съ остатками защитниковъ законности, чести, славы и достоинства въ мучительныхъ судорогахъ умирающаго великаго государства.

На сторонѣ однихъ была сила, были жажда крови и наживы.

На сторонѣ другихъ не было силы, но были доблесть, самопожертвованіе, любовь къ гибнущему отечеству и полное одиночество среди океана бѣшеной людской ненависти и злобы.

Въ газетахъ писали о движеніи на защиту Москвы атамана Каледина съ донскими казаками, генерала Корнилова съ текинскимъ полкомъ. Описывались даже подробности, какъ знаменитый генералъ вырвался изъ Быховскаго плѣна.

Надежды буржуазныхъ обывателей вспыхивали, но лопались, какъ мыльные пузыри.

Въ ожесточенныхъ, томительныхъ и кровопролитныхъ бояхъ прошло около недѣли.

Утромъ второго ноября бой мгновенно прекратился, точно тихій ангелъ взмахнулъ вѣтвью мира надъ страдальческимъ городомъ.

Сразу наступила непривычная, загадочная и жуткая тишина.

Нигдѣ не протрещалъ ни одинъ выстрѣлъ.

Время было необычное для перерыва боя.

Юрочка выглянулъ въ окно и увидѣлъ въ переулкѣ толпу народа, не вооруженную, радостную, состоявшую главнымъ образомъ изъ женщинъ и дѣтей, высыпавшихъ изъ ближнихъ угловъ и подваловъ.

Окруживъ разносчика, всѣ нарасхватъ покупали у него газеты.

Юрочка, уже догадываясь, что междоусобный бой конченъ, стремглавъ бросился въ переулокъ, пробился въ толпѣ къ газетному торговцу и вырвалъ у него листокъ, сунувъ ему деньги.

Изъ газеты онъ узналъ, что дѣйствительно война кончилась. Побѣда осталась на сторонѣ большевиковъ.

Папа, наскоро пробѣжавъ глазами печатныя строки, поблѣднѣлъ и пробормотавъ: «иного ничего нельзя было и ожидать», съ тяжелымъ вздохомъ быстро прошелъ въ комнату жены.

Юрочка слышалъ, какъ папа, шагая по комнатѣ и

стараясь казаться спокойнымъ, говорилъ мамѣ:

— Надо, милая, собираться и какъ можно скорѣе. Захватимъ дѣтей, самыя необходимыя вещи изъ одежды, драгоцѣнности и поѣдемъ на Донъ. Больше пока дѣваться некуда. Тамъ атаманъ Калединъ и казаки. Они не подчинятся большевикамъ. Да, пожалуйста, не разболтай объ этомъ прислугѣ, скажи, что ѣдемъ къ себѣ въ деревню. Возьмемъ только Аннушку и mademoiselle. Всѣ остальные ненадежны. Представь, Петръ (лакей) — большевикъ. Его надо поскорѣе удалить... впрочемъ, нѣтъ, лучше пусть остается, а то можетъ донести.

Мама тихо плакала.

Юрочкѣ тоже захотѣлось, какъ можно скорѣе вырваться изъ этого всероссійскаго ада и ѣхать къ свободолюбивымъ казакамъ.

Мама съ mademoiselle и съ Аннушкой разбирала, собирала и запаковывала вещи въ корзины, чемоданы и сундуки.

Какъ ни старались возможно меньше отягощать себя въ дорогѣ вещами, но ихъ приходилось взять цѣлыя горы и притомъ бралось только самое необходимое: безъ чего обойтись нельзя.

Юрочка былъ на посылкахъ.

Папа уходилъ въ городъ и возвращался каждый разъ все мрачнѣе и мрачнѣе, шопотомъ сообщая объ арестахъ то того, то другого изъ своихъ сослуживцевъ и знакомыхъ, очень торопилъ маму поскорѣе собираться, самъ помогалъ укладывать вещи и затягивалъ чемода-ны и укладки.

Въ первый же день своего владычества большевистскія власти потребовали на переписку всѣ документы жильцовъ дома для зарегистрированія въ комиссаріатѣ.

V.

Какъ ни спѣшили, въ сборахъ прошло почти два дня.

Никто изъ прислуги, кромѣ одной горничной Аннушки, не хотѣлъ помогать, а скорѣе мѣшали.

Папа уже взялъ билеты до Ростова и на слѣдующій день вся семья съ курьерскимъ поѣздомъ должна была выѣхать.

Лакей Петръ, съ мрачнымъ волчьимъ огонькомъ въ глазахъ смотрѣвшій во время боевъ, вдругъ повеселѣлъ и окончательно обнаглѣлъ, когда большевики взяли верхъ.

На всѣ приказанія презрительно фыркалъ, всѣ дни слонялся безъ дѣла съ злобной миной торжества на бритомъ лоснящемся лицѣ и въ прищуренныхъ глазахъ. Съ вечера второго дня, обокравъ своихъ хозяевъ, онъ куда-то исчезъ.

Часу въ третьемъ ночи, когда въ домѣ всѣ спали, съ лѣстницы послышался шумъ, топотъ и шмыганіе тяжелыхъ ногъ, а потомъ въ квартирѣ раздался громкій, нетерпѣливый, продолжительный звонокъ и въ дверь стали неистово стучать.

Папа, наскоро одѣвшись, самъ открылъ дверь.

Вошелъ низенькаго роста штатскій, дурно одѣтый, человѣкъ съ портфелемъ подъ мышкой, а за нимъ ввалились шесть вооруженныхъ красногвардейцевъ, изъ коихъ четверо было солдатъ въ шинеляхъ и двое рабочихъ въ пальто.

Штатскій былъ разнолапый, съ выпяченными, какъ у рака, бѣлками круглыхъ, злыхъ, вороватыхъ глазъ, съ красными, безъ рѣсницъ, вѣками, съ крючковатымъ, длиною въ поллица, носомъ, по своему паукообразному сложенію, съ короткими руками и ногами, съ выпяченнымъ брюшкомъ и по лицевому профилю — типичный семитъ.

Въ передней сразу запахло человѣческимъ потомъ и кабакомъ.

Высокомѣрно задравъ большую голову безъ шеи, выходившую прямо непосредственно изъ узкихъ, немощныхъ плечъ, штатскій назвалъ себя мѣстнымъ комиссаромъ и потребовалъ провести его въ кабинетъ.