Жертвы вечернiя - [5]

Великая Россія корчилась въ предсмертныхъ судорогахь.

Папа нервничалъ, говорилъ, что все идетъ изъ рукъ вонъ плохо и Богь знаетъ, къ чему это приведетъ, но не допускалъ и мысли, что власть захватятъ большевики.

— Нѣтъ, до этого-то не дойдетъ, — говорилъ онъ. — Это немыслимо, этого быть не можетъ. Тогда что же? Анархія? Тогда и Россіи, и всѣмъ намъ конецъ.

Юрочка помнилъ ту грозную осеннюю ночь, когда онъ проснулся отъ какого-то страннаго, отдаленнаго, протяжнаго гула.

Онъ сталъ прислушиваться.

Походило и на глухіе раскаты грома, и на завываніе бури, но не совсѣмъ.

«Что это такое?? — подумалъ Юрочка, и сердце его тоскливо, болѣзненно заныло. Онъ начиналъ догадываться, но не хотѣлъ и боялся вѣрить своей догадкѣ. — Громъ? Нѣтъ, не похоже... Теперь не лѣто. Грома не можетъ быть. Вѣтеръ сорвалъ съ крыши желѣзные листы и хлобыщетъ ими?... — Онъ еще внимательнѣе прислушался. — Нѣтъ».

Густой, протяжный гулъ внушительно и низко стлался надъ спящимъ городомъ и то замолкалъ, точно отдыхая, то черезъ неопредѣленные промежутки, набравшись силъ, снова начиналъ гудѣть.

Сердце Юрочки все тревожнѣе и больнѣе ныло, точно кто-то все сильнѣе и крѣпче сжималъ его желѣзной рукой.

Тоска становилась безысходнѣе.

Онъ долго и напряженно прислушивался, наконецъ, долженъ былъ признать, что гулъ происходилъ отъ пушечной стрѣльбы.

Сомнѣній не оставалось никакихъ.

— Вотъ оно начинается... — въ душевномъ смятеніи прошепталъ Юрочка и почувствовалъ, какъ что-то безформенное, кровавое, кошмарное и страшное надвигается на него со всѣхъ сторонъ и начинаетъ давить, какъ тяжелый прессъ и онъ чувствовалъ, что будетъ давить до тѣхъ поръ, пока вся и всѣхъ не раздавить.

И отъ этого безформеннаго и ужаснаго некуда бѣжать, негдѣ спрятаться, нѣтъ спасенія.

Онъ глубоко, тяжело вздохнулъ, долго ворочался на постели, съ бьющимся сердцемъ прислушиваясь къ рѣдкимъ, грознымъ завываніямъ и наконецъ, измученный, заснулъ.

Вскочилъ Юрочка отъ чьего-то прикосновенія и сразу сѣлъ на постели съ выраженіемъ тоскливаго вопроса на лицѣ.

Ему казалось, что онъ почти не спалъ.

Передъ нимъ стоялъ совершенно одѣтый отецъ.

Его обыкновенно свѣжее, съ легкимъ румянцемъ лицо было теперь блѣдное, но спокойное.

Было раннее утро.

Черезъ опущенныя тяжелыя шторы и занавѣси съ улицы едва проникалъ свѣтъ, за то отчетливо слышалась за окномъ частая ружейная трескотня и характерное татаканіе пулемета.

Юрочка сразу обо всемъ догадался.

Сердце у него оборвалось.

— Ничего, не безпокойся, мой мальчикъ, — произнесъ отецъ, — но поскорѣе одѣвайся. Это выступленіе этихъ негодяевъ-большевиковъ. Вѣроятно, къ вечеру съ ними будетъ покончено, хотя есть слухи, что Петроградъ уже у нихъ въ рукахъ. Вотъ до чего довела политика этого подлеца — Керенскаго.

Съ этими словами отецъ вышелъ изъ комнаты.

Юрочка сталъ поспѣшно одѣваться.

IV.

Цѣлые дни и ночи съ трехъ сторонъ трещали за стѣнами ружья, съ ревомъ, точно большія швейныя машины, строчили пулеметы и изрѣдка, но за то внушительно и грозно врѣзываясь въ гущу другихъ звуковъ и покрывая ихъ собою, выли въ воздухѣ артиллерійскіе снаряды и съ оглушающимъ грохотомъ и громомъ разрывались, сокрушая стѣны и крыши домовъ.

Каждый звукъ выстрѣла, даже револьвернаго, отражаясь отъ безчисленныхъ стѣнъ и крышъ, раздавался раздирающимъ уши звонкимъ, многоголосымъ эхо.

Казалось, что стѣны и крыши зданій представляли собою неисчислимыя, гигантскія, туго натянутыя струны.

Казалось, какіе-то невидимые, безчисленные дьявольскіе пальцы съ нечеловѣческой стремительностью и силой, безсистемно и сумбурно, безперерывно и разомъ во множествѣ мѣстъ ударяли по этимъ струнамъ.

Струны безумно, возмущенно, куда грознѣе и громче, чѣмъ морскія волны во время бурнаго прибоя, рокотали и съ бѣшенымъ ревомъ, трескомъ и громомъ выли и рвались.

А дьявольскіе пальцы, какъ бы неудовлетворенные производимымъ ужасомъ, все съ возрастающими и усиливающимися бѣшенствомъ и быстротой продолжали свое страшное, вопіющее дѣло разрушенія и убійства.

На улицахъ, въ дворахъ и за стѣнами домовъ лилась кровь, валялись мертвыя тѣла и въ болѣзненныхъ судорогахъ корчились раненые.

Демонъ разрушенія и убійства торжествовалъ, празднуя свою человѣконенавистничес-кую тризну.

Уже на другой день уличныхъ боевъ въ нѣкоторыхь частяхъ города запылали зажженные артиллерійскими снарядами дома, огромнымъ, зловѣщимъ заревомъ освѣщая, особенно по ночамъ, безобразную и жуткую картину человѣческой жестокости, безумія, подлости и ненасытимой алчности.

Дворники, лакеи, кухарки, горничныя, прачки, базарныя торговки, приказчики и вся тунеядная уличная чернь, неимовѣрно расплодившаяся за время «свободъ», шпіонажемъ, доносомъ и даже съ оружіемъ въ рукахъ открыто и тайно помогала большевикамъ.

Вся интеллигенція дѣлилась на нѣсколько категорій: одни по всероссійской привычкѣ сочувствовать всякому протесту противъ существующаго правительства и на этотъ разъ тайно были на сторонѣ большевиковъ; другіе — подавляющая часть нашей политически-слѣпорожденной интеллигенціи, той, которая всю свою жизнь со всѣмъ усердіемъ и самодовольной тупостью глупца только тѣмъ и занималась, что своими руками рубила тѣ самые суки, на которыхъ до сей поры такъ уютно и безопасно сидѣла, не отдавала себѣ отчета, что несетъ съ собою ей и Россіи большевистское владычество — и только единичные