Жертвы дракона - [49]

Анаки не отвечали. Но было очевидно, что такие жалкие уловки были бы бессильны, чтобы отстранить нападение духов болезни — могучих, крылатых, всеведущих.

— Я мог бы изменить ваши имена, — сказал снова Спанда, — назвать вас волками или дубами лесными, Селонами чужими, и скрыть вас от врагов.

Он замолчал и задумался. Анаки тоже молчали и ждали.

И вдруг Спанда принял решение и снова обратился к племени.

— Слушайте, дети. Чем нам отдавать все племя т о м у, — он мотнул головой на запад в сторону Дракона, — лучше дадим одного этому. — Он показал глазами на солнце.

— Дадим! — крикнули анаки. — Кого, скажи!..

Они свирепыми глазами смотрели друг на друга, как будто намечая заранее жертву.

— Такого… маленького… — тянул Спанда. — Детские тело и душа слаще.

Его взгляд упал на шустрого Антека, второго сына Майры, который по обыкновению пролез вперед и терся под ногами старших.

— Дадим! — крикнули Анаки. Двадцать рук протянулись к ребенку, но Майра с воплем бросилась вперед и закрыла его своим телом.

Женщины накинулись на нее со всех сторон.

— Отдай, — кричала она, — лишнего чертенка, семя чужое!

— Лишнего взяли, — вопила Майра не своим голосом. — Это — мой сын!

— Этот чужой, — кричали женщины с насмешкой и яростью. — Оба чужие. Отдай, проклятая!

Они душили ее за горло, царапали ее тело ногтями и как будто хотели отодрать ее по клочкам от обреченной жертвы.

Минута — и Майра отлетела в сторону, ударилась о землю, потом подобралась, села на песке, обхватив колени руками, вся скорчилась, как груда лохмотьев, и застонала долгим, унылым, неторопливым стоном.

Мальчик уже был в руках Спанды. Он был, как в столбняке, от ужаса. Глаза его выкатились. И из полураскрытых губ вырывался такой же жужжащий стон, как у матери.

— Давайте чашу, — сказал Спанда.

Женщины тотчас же достали из мешка огромную чашу осеннего Хума. Спанда вынул из-за пояса длинный костяной кинжал и вонзил в горло жертве. Струя крови брызнула вверх, навстречу дневному светилу.

— Солнце, тебе, — сказал Спанда. Потом повернул мальчика над деревянной чашей. Кровь стала цедиться из детского трупика, как будто из сосуда с узким горлышком.

— Идите сюда, — сказал он Анакам.

Они подошли и стали кругом.

— Это вино кровавое, — сказал Спанда. — Хум жертвы солнцу. Возьмите и творите помазание во имя Солнца Отца.

— Солнце, дай защиту!.. — возопили Анаки.

Они опускали в чащу два пальца, макали их в теплую кровь, потом проводили на лбу длинную черту и бормотали: "Провожу реку багровую; все духи утонут, враги захлебнутся".

— Пейте от этой крови, — сказал Спанда.

Огромная чаша с чудовищным алым напитком стала переходить из рук в руки. Все нагибали ее через край и мочили в ней губы, наблюдая, чтобы осталось другим.

Все Анаки, мужчины и женщины, здоровые и умирающие, даже грудные дети вкусили от жертвенной крови.

Только Майра сидела на земле, уткнул голову в колени, и стонала монотонно, как стонет ночное ненастье.

— Майре помазание, — приказал Спанда, и двадцать рук протянулись к несчастной матери. Они откинули ей голову и провели на лбу ту же кровавую черту, потом поднесли ей к устам ужасную чашу. Майра не сопротивлялась, она послушно нагнула голову и вкусила жертвенной крови от собственного сына, потом отклонилась назад, упала на землю и застыла без движения, как будто кровь в ее устах стала могучим ядом, убивающим, как молния.

ГЛАВА 12

Юн промчался через площадку и бросился в лес по той же вчерашней дороге. Он несся, задевая ногами молодые деревья, и ему казалось, что от его ударов деревья гнулись, как от ударов лося.

Заяц выскочил навстречу и шарахнулся в сторону, точно такой же заяц, какого они вчера поймали и отпустили живьем, чтобы он унес с собою болезнь Мышонка.

— Зайцы живы, а мой Мышонок умер, — подумал Юн и снова завыл от боли и от гнева. — Подлые, подлые, подлые! — выкрикивал он, и слово это обращалось одинаково и к богам, и к людям-соплеменникам, которые не были взяты мстительным Реком.

— Моего забрал! — сердито крикнул он. — Несытое брюхо!

Он опять задел ногою за дерево и больно ушиб колено и света не взвидел от ярости. Даже сына он положил на мох, и, выхватив из-за пояса каменный топор, быстрыми движениями стал обрубать враждебное дерево кругом ствола.

— Вот тебе, вот! — приговаривал он сквозь стиснутые зубы.

Каменное лезвие отскакивало, крепкая дубовая ручка подозрительно трещала, но Юн удвоил усилия, и, наконец, дерево погнулось, треснуло в разрубе и с шумом упало на землю.

— Что, будешь? — спросил Юн с мстительным торжеством и хотел подобрать трупик, но ему пришла в голову новая мысль. Он отыскал два крепких сухих сучка, быстро сделал прибор для вытирания огня, добыл искру, развел огонь. Потом отрубил кусок ствола в три локтя длиною и стал выжигать огнем черное дупло, как выжигают челнок из толстой осины. Он сделал для своего сына погребальную колоду, чтобы дикие звери не съели его тела. Ибо особенно любимых покойников, в отличие от прочих, Анаки хоронили в колодах и подвешивали на деревьях.

Он выровнял бока колоды своим крепким ножом из лосиного рога, потом стал пригонять крышку из толстых, ровно обрезанных палок. Когда все было готово, он поднял маленький трупик.