Жертвуя малым - [51]

Нагруженные скарбом, мы вышли из-под изогнутой крыши храма. Стемнело, в аккуратно подстриженных кустах вокруг пруда мерцали голубые фонарики. Темная вода временами шла рябью от движений священных карпов, обитавших в пруду, изредка раздавался плеск. Цапля, охотясь, шумно пролетела над водой. Я с наслаждением вдохнула теплый запах вошедшей в полные права весны. Ивы склоняли кудрявые ветви к самой воде, заросли болотной травы напоминали косматых домовых. Сложив вещи на камнях смотровой площадки, мы с Лу неторопливо побрели вокруг пруда, выискивая идеально соответствующее всем основным условиям место.

— Можешь говорить, — бросила я через плечо.

— Слушаюсь и повинуюсь, — шепнула вампирка.

И начала.

«Вероятно, госпоже невдомек, да и откуда бы ей знать о том, что за Куполом вампиры живут совершенно иначе. Их очень много там, за Куполом, можно сказать, что внешний мир постепенно отходит им во владение. Лу не бывала там вот уже больше тридцати лет, но, если верить рассказам тех, кто пришел после нее, наступление царства полуночных господ не за горами.

На воле, предоставленные только самим себе, вампиры питаются человеческой кровью, и формируют оставшихся в живых людей в стада, чтобы поддерживать популяцию на стабильном уровне. Не всегда это удается, не все соглашаются на подобные унизительные, с их точки зрения, условия. Сама Лу родом из прибрежного города, одного из немногих, чьи жители до самого последнего часа держали упрямую оборону, отказываясь исполнять роль скота у красноглазых хозяев. Сейчас, спустя столько лет, подобное упорство кажется ей смешным, ведь никакой альтернативы у ее земляков не было. После смерти любой из ее народа сам становился вампиром, полуночником, утратившим тень, обреченным на черную жажду. Однако в ее время горожане не желали мириться со своей участью. Море и горы служили им естественной защитой, а крепость Удел запирала единственный перевал, ведущий из долины на материк. Изредка забредавшие в их отдаленные края мелкие шайки вампирского молодняка, до сей поры пытавшиеся брать крепость штурмом, каждый раз терпели поражение и убирались ни с чем. От них отстреливались с укреплений горящими стрелами, забрасывали камнями, поливали кипятком и спиртом. Такого рода противостояние длилось уже полтора столетия, и за это время внешние ворота Удела не отворялись ни разу. Собственных мертвецов люди сжигали и увозили топить кости в открытое море. Лу помнит стук топоров, долетающий с прибрежных склонов, на которых городские мужчины без устали рубили и корчевали лес, помнит уродливые конвульсии в пламени погребальных костров, где, разрубленный на куски, извивался щедро облитый маслом покойник, чей-нибудь горячо любимый родственник, превратившийся с поцелуем смерти в опасную тварь. Эпидемия массовых смертей могла нанести городу больше вреда, чем нападение плохо организованной шайки полуночников. По крайней мере, так считалось.

С моря красноглазые твари никогда к ним не совались. На островах, видимых из бухты в хорошую погоду, жило племя дикарей, полулюдей-полутюленей, знакомых с древней магией Праматери Земли. С ее помощью они создавали Преграду, чья природа, возможно, сходна с природой Купола, пересечь которую не в силах был ни один не-мертвый. Люди тоже не могли войти на острова дикарей без приглашения. И все же временами отец Лу снаряжал «Надежду», свою шхуну, грузил ее плодами пригородных садов и полей, брал сотканное женщинами льняное полотно и держал курс на архипелаг дикарей. Он менял одежду, зерно, фрукты и овощи на мелкий, похожий на пыль, порошок из морских водорослей, способный излечить детей от любой болезни, на костяные амулеты, приманивающие морскую удачу, на непромокаемые плащи из рыбьей чешуи, переливающиеся на солнце всеми оттенками радуги. А однажды привез для Лу коралловое ожерелье, подарок на свадьбу, так он сказал. Лу к тому времени как раз вошла в брачный возраст.

Ей нравилось жить. Провожать до рассвета отца и братьев, отправляющихся на ловлю рыбы, дожидаться их, сидя на галечном берегу и внимая нескончаемому морскому псалму. Ей нравилось слушать звонкий стук топоров, и чинить сети, вдыхать крепкий дым костров, когда смолили лодки, и сладкий запах жарящихся лепешек из домовых труб. У нее были подружки, с которыми она плела венки из горных незабудок, собирала землянику и грибы на солнечных полянах среди вырубок, лепила снежных баб и пила студеную талую воду первых весенних ручьев. Безмятежные дни будут длиться вечно, мнилось ей, а о смерти она не задумывалась.

Однажды, когда Лу шел пятнадцатый год и парни уже засматривались на ее грудь и походку, под стенами Удела объявился чужак. Лу не видела его своими глазами, и узнала подробности от Жара, старшего брата, командовавшего гарнизоном крепости. Вернувшись со службы в город, он рассказал ей и младшему брату, погодке Лу, о странном бродяге, просившем пропустить его к дикарям. «У него была тень, и он казался безопасным, — сказал Жар, — но мы его прогнали». По старинному неписанному закону никаких чужаков в долину не пускали. Лет двадцать назад, рассказывали долгожители, к Уделу подошло около сотни беженцев из соседнего города, они просили у прибрежного народа убежища. Дед Лу, тогдашний воевода, отказался впускать их. «Они могут принести заразную болезнь, могут быть слабы духом и поселить слабость в наших сердцах. Чужаков не должно быть в долине, так завещал мне мой отец, а ему — его, и я не намерен нарушать заветы предков из ложного чувства милосердия». Беженцы, а среди них было немало женщин и детей, ушли, и многие погибли в окрестностях, а вскоре погибшие вновь явились на перевал, на сей раз в поисках пропитания. Позже нашлись те, кто роптал на деда за его решение, особо ретивых дед выслал вон из долины вместе с семьями. Тогда недовольные голоса стихли.