Жертвуя малым - [145]

Он опускает взгляд и видит собственное, прозрачное, как у призрака, тело. Подносит к глазам кулак, разжимает его, глядя, как рождается на раскрытой ладони белое сияние. Оно пухнет, набирает силу, течет по запястью вниз, к локтю, высвечивая синие вены. Глядя на это, слыша, как, слабея, всхлипывает Волчица все тише, Соль понимает, наконец, что должен сделать.

Он возвращается в тело. Не Молох вышвырнул его, он вывалился сам, не желая участвовать в смертоубийстве, хотя бы не участвовать в нем. Но Молох его, Соля, измазанными в волчьей крови руками убивает Волчицу у него на глазах, и наслаждается полной победой над жестянкой.

Настало время нарушить последний запрет[15], сумрачно думает Соль. Он подвигает Молоха у пульта, заставив хозяина разъяренно зашипеть, и убирает одну руку с шеи Акмэ. Сияние струиться по руке, высвечивая кровь и вены, превращая грязь и слизь на ладони в причудливые письмена. Он заглядывает в вышедшие из орбит голубые глаза Акмэ, ослабляет хватку, давая ей возможность вздохнуть.

— Бей! — шепчет он ей и вонзает сложенную лопаткой ладонь себе в живот.

Плоть неохотно расходится, под пальцами пульсирует нечто упругое. В глазах темнеет, к губам подкатывает тошнота, но Соль крепко обхватывает это нечто, и оно бьется в руке, скользкое и сильное, как угорь. Волчица, закатив глаза в полуобмороке, кладет ладонь на его запястье, сжимает, пронзая кожу белым жаром. Молох орет и мечется в кресле, царапая воздух скрюченными пальцами. Соль и Волчица тянут из его живота извивающийся черный стебель, он шипит, как змея, и комкается, вянет, пронизанный сиянием Мудрой. Зрение мутнеет, сужается, Соль видит напоследок, как шевелятся, складываясь в слова, белые губы на лице Волчицы, как нестерпимо-ярким, ослепительным светом набухает она, — грозным, обжигающим; Молох, вопя, сгорает в нем без следа, когда свет этот вливается в Соля, как вода в подставленный кувшин, из-под ладони Акмэ. В этом могучем как молния свете меркнет и Соль — еще одна тень, жестянка, нарушившая все запреты, ничтожный бог-неудачник. «Жива!» — успевает подумать он, успевает увидеть ее заострившееся в резком свете лицо и усталые глаза, и исчезает, сгорает дотла. Он упокоен вместе с Молохом, его нет, и это так хорошо, как больше никогда уже не будет. Потому что, отвергнутый небытием, наполненный призрачным пламенем, и только он один, — неведомо кем — водворен он обратно в бренный мир.

* * *

Он пришел в себя, была ночь. Та же, или другая, он не знал. Он лежал на снегу ничком, один, окоченевший, припорошенный снегом. Пошевелился, поворачиваясь, неуклюже плюхнулся на спину. В лицо уставился стылый зимний небосвод, звезды равнодушно поблескивали — холодные, далекие, тусклые. Лежа и глядя на них, Соль запускал в работу организм — так водитель разогревает машину после долгого простоя. Раны на нем затянулись, пока он был в беспамятстве, но все системы отказали, а установки помалкивали. Неисправный чип не давал о себе знать, но сознание функционировало как ни в чем не бывало, а личность Соля сохраняла целостность. Почему это произошло, за счет чего он продолжает существовать, Соль не знал. Члены начали повиноваться ему, дыхание и сердцебиение заработали стабильно. Он сел, оглядываясь вокруг. Темные деревья и пятна крови на взрыхленном снегу, от них следы такие, будто волокли нечто тяжелое. Тела, сглотнув, понял Соль. Кто-то позаботился о том, чтобы унести с поля боя мертвые волчьи тела.

Он огляделся, отмечая, что все следы сходятся в одном направлении. Встал, кое-как сгибая ноги в заледеневших, вставших колом штанах. Он помнил, что потерял сознание, когда Волчица лежала под ним, поискал глазами место их схватки, но толком не смог понять, где оно. Слишком много кровавых пятен вокруг. Пошатываясь, запинаясь в сковывающих движения штанах, он пошел, затем, разогревшись, побежал по широкому, четко отпечатавшемуся в снегу следу.

Вскоре он нашел мертвых волков — окоченевшие, они лежали у подножия холма, на вершине которого раскинул мощные заснеженные ветви столетний кедр. Остановившись напротив убитых состайников, Соль с жалостью, с острым чувством вины, с подступающим к горлу ужасом, разглядывал их. Но Акмэ среди них не было. Ни ее, ни старика, ни Грозного Лая. Косточка был, и его отец, и Лютая, и Воля, и сыновья шамана, и жены их, и старшие волчата. Много их, мертвецов, было собрано здесь, каждый со знакомым, скованным смертью, опустевшим лицом. Стоя и глядя на них, Соль краем глаза заметил какое-то движение на вершине холма, но, прежде чем спешить туда, преклонил перед мертвыми колени. Опустил руки в снег, проводя по нему, царапающему кожу льдом, ладонями — раз, другой, третий — но снег был твердый, заиндевелый, он не спешил таять, чтобы смыть волчью кровь с его рук. Тогда, непрощенный, Соль встал, и полез наверх, туда, где кособоко копошилась под пышной кроной кедра чья-то неловкая фигурка.

Таясь, как тать в ночи, он вскарабкался на холм со стороны мощного ствола, встал, заслоненный деревом. Звуки надсадного, со старческим сипом дыхания доносились до него, они — и скрип залежалого снега. Прижав к шероховатой коре ладонь, Соль выглянул из-за ствола, и, обессилев, приник к застывшему в зимнем сне дереву плечом. Напротив него, склонившись в три погибели, старый шаман неуклюже, одной рукой копал в снегу яму, а рядом, грузное в тусклом звездном свете, кулем лежало нечто изломанное, растрепанное, с черным комком под боком. Волчица, с болью понял Соль. И дед копает для нее могилу.