Жертвуя малым - [111]

Новая хозяйка, белая девушка, прижалась к нему, и он несмело обнял ее тоненький стан. И отчего-то его рука, лежащая на ее талии, показалась ему самой естественной, самой обыденной вещью в мире, словно только так всегда и должно было быть. «Почему бы это?» — спросил он себя, и, вдохнув ее теплый звериный запах, несмело улыбнулся волкам.

Может быть, в этот раз он сумеет выполнить свое истинное предназначение? Наверняка его новая хозяйка знает, в чем оно состоит. Наверняка, ведь она, его новая хозяйка — жива.

* * *

Он поселился в ее шалаше, в том самом, где обрел себя в первый день, и она учила его «словам двуногого облика», как называли волки свою речь. Поначалу наука давалась ему с трудом: программа еще не восстановилась после длительного бездействия и потери изрядного количества данных. Он так и не сумел выяснить, что с ним произошло в тумане и почему израсходованный полностью, казалось бы, ресурс возобновился вновь почти целиком. Но его новая хозяйка, белая девушка, была терпелива, и старательно учила его «правильной речи», звонко смеясь, когда он делал ошибки.

Спустя тридцать дней он мог уже довольно сносно изъясняться на простые темы. Спустя шестьдесят — свободно говорил со своей новой хозяйкой о чем угодно.

Она оказалась шаманкой, меченой духами, мудрой Матерью стаи. Ее звали Акмэя, имя это означало «Белая Волчица», и он стал звать ее так — Акмэ, Волчица. Ее мать, дочь вождя, седого шамана, с которым робот повстречался в первый день своего пробуждения в стае, тоже была мудрой Матерью, способной слышать голоса Отцов. Она погибла, очищая туман от губительного воздействия лишенных тени, когда Акмэ было три года. Спустя еще пару лет, не вынеся тоски, ушел в серые пустоши ее отец: он отправился охотиться на немертвых и погиб в неравной схватке. Волчицу воспитывал дед, он научил ее плясать и бродить по тропам духов, научил ее слышать голоса Отцов. У него не было других дочерей, кроме матери Акмэ, только сыновья, и многие из них погибли, защищая землю от смертоносного влияния прихвостней Молоха. В живых осталось трое, у них родились свои щенки, но мало, как сказала Акмэ, слишком мало. «Детеныши не рождаются, — сказала она. — Их души не могут пробиться сквозь скверну неубранной смерти. Дед и я пробуем очистить ее, пробуем держать за пределами нашего мира, но неупокоенных все больше вокруг, а нас — с каждым годом все меньше».

Когда-то на территории резервации обитали десятки стай, были волки горные, лесные и степные, теперь осталось только три, и одна из них — та, вожаком в которой был седой шаман, дед Акмэ.

«Когда-то, — рассказывала его внучка роботу, лежа в шалаше на пахнущих смолой еловых ветвях, — у нас, лесного народа, и у народа гор, у народа степей, — у каждого племени был свой бог. Но потом прозвучал Зов, и боги ушли, и больше никогда не возвращались. Они создали завесу для нас, защитный туман, очищающий скверну неубранной смерти, и это было последнее благо, которым они одарили наши племена. Это было очень давно: деду о тех временах рассказал его отец, а отцу — его дед. Уже тогда это была только история, и у нас мало кто в нее верил.

Но однажды я плясала в дыму, и голоса Отцов говорили со мной. Они поведали мне о безымянной пещере в Пустых горах, о пещере, в которой сокрыто тело последнего из богов, не такого, как прежние, тело нового последнего бога. Я вернулась с троп духов и рассказала деду и другим вожакам, что видела. Но они не поверили мне. «Не ходи туда, — так сказали они. — Мы запрещаем тебе».

Я послушалась, и долго-долго не плясала. И тогда тени Отцов стали являться мне во снах, и звать меня, приглашать пойти к месту упокоения последнего бога. Они показали мне его, он был ярок, бел и ядовит, и я подумала, что ослепну, отравлюсь его ядом, если буду смотреть еще. Я перестала спать, но голоса шептали мне наяву, и я стала больной. Каждый день ли, ночь были как ночь полнолуния, мне хотелось выть, стать простой, бежать сломя голову в чащу, кусаться и кататься по траве.

Ты знаешь, я шаманка, дочь шаманки, и я никогда не принимала простого облика, с тех пор как родилась. Таким, как я, мудрым Матерям, запрещено принимать простой облик. Но в то время я была сама не своя, я была больна и глаза мои постоянно слезились. И однажды я не выдержала, умчалась в лес и носилась за ветром, ловила собственный хвост, выла, обливаясь слезами, глядя в покрытое оспинами лицо белого солнца. И тогда я услышала другой шепот, он звучал в корнях деревьев, змеился в шорохе трав, звенел в свисте птиц и шелестел в дуновениях ветра. Этот шепот, этот голос не был мне знаком, он звучал в первый раз, и он был невыразимо прекрасен. «Иди, маленькая дочь, — шептал он. — Иди, и найди своего бога».

Я слушала этот шепот, и болезнь моя излечилась. Я вернулась в стаю, сказала деду, что ухожу. Он ни слова не возразил, лишь прикрыл постаревшие глаза ладонью. Я простилась со всеми людьми, и отправилась в Пустые горы, и голоса Отцов указывали мне путь. Я пришла, и спустилась в подгорный мрак, и увидела бога: яркого, белого и ядовитого, прекрасного, как шепот, излечивший в родном лесу мою болезнь. Я увидела тебя, ништожжистоу, я нашла тебя, и обратно в стаю мы вернулись вместе. Ты — последний бог, ништожжистоу, последний бог по эту сторону мира, и только ты можешь помочь нам: мне и стае, только ты сможешь очистить землю от скверны неубранной смерти».