Жены и возлюбленные французских королей - [65]

Общественное мнение, основанное теперь не на корыстных интересах, было гораздо менее снисходительным и не находило королю оправданий: он низко пал и не имел права марать трон распутством. Это обесценивало великий труд по укреплению монархии, проделанный Мопу и Терре. Напротив, короля упрекали за подобное ниспровержение устоев, за следование советам недостойной фаворитки, и большие заслуги Людовика XV оказались погребены под обилием презрения и оскорблений, которые соединили короля и его любовницу в одну возбуждавшую негодование непристойность. Король оказался дискредитирован. Но монархия, неизменно окруженная почитанием, все еще оставалась прочной. Общество выжидало, надеялось и обращало взоры в будущее, к новому монарху, кому предстояло унаследовать трон. Людовик XV вызывал ужас, и только его смерть могла освободить Францию от последней, самой отвратительной и гнусной из всех фавориток. Прошел слух, что Шуазель не сдался и продолжает сочинять сатирические куплеты, которые распевались на всех углах. Не в первый раз король и его подруга становились мишенью памфлетистов. И Генрих IV, и Людовик XIV дерзко высмеивались в песенках, и даже честь королевы-регентши не избежала самого легкомысленного злословия: в Мазаринадах хлестко высмеивались близкие отношения Анны Австрийской и кардинала Мазарини, вызывая в памяти содомитскую практику, которую приписывали монашескому ордену фельянтинцев:

Сицилийская докука —

Немудреная наука —

Нужен парень, а не сука.

А, по-моему, сказать:

Нашего испанца в зад!

Дерзкая насмешливость у французов в крови, она заставляла смеяться зевак, которые при том вовсе не хотели ничего дурного. Но в последние годы правления Людовика XV, когда при нем была мадам Дюбарри, все изменилось. Фаворитки во все времена, от величавой Агнессы Сорель до ангельски кроткой Луизы де Лавальер, имели основание называться шлюхами, что просто свидетельствовало об их непосредственных функциях. В случае Жанны Дюбарри этого определения стало не хватать и сплетники с удовольствием останавливались на технических аспектах ее обучения этому ремеслу, которое, по их мнению, проходило в лучших домах, например у Гурдана или Бризона – владельцев самых роскошных светских борделей. Она освоила все тонкости данного искусства и позы Аретино исполняла как специалист. Полицейские донесения не опровергали этих утверждений, но хуже было другое: в век философии и высочайшей духовной свободы досужие пересуды осквернили все, и особу короля, и религиозные таинства. Катехизис пародировался, святые молитвы, искаженные и осмеянные, превращались в объект кощунственных насмешек. Дерзость не щадила ничего и никого. Народ принялся пародировать и высмеивать даже мистическую природу короля и Священное Писание. Молитвы «Отче наш» и «Богородица» пародийно и богохульно искажались. «Отче наш, который в Версале, да будет ненавистно имя твое. Да пошатнется правление твое. Да не исполняются желания твои на земле и в небесах. Верни нам хлеб наш насущный, которого ты нас лишил (…) Не поддавайся искушению Дюбарри (…) Да будет так». Бурлескная и святотатственная пародия переходила от Короля к его возлюбленной: «Радуйся, Дюбарри, исполненная прелести. Король с тобой. Изгнанница ты среди жен всех, и раздор есть плод твоей заботы о мужах (…)»[103].

Королевское достоинство сделалось постоянным объектом для шуток, а Людовик XV, приближая свой конец, с пренебрежением относился к этим выпадам, что лишь добавляло унижений не только его особе, но и монархии, которую он представлял. Когда 10 мая 1774 года король умер, появилась эпитафия, в ней выплеснулось все недовольство, столько времени вдохновлявшее уличных шансонье, и даже нашлось место для своеобразной похвалы срамоте:

Осуществив постыдное предназначенье,

Луи прошел карьеру до конца.

Плачут шлюхи, плачут шельмы:

Теперь мы все остались без отца!

При новом правлении, провозгласившем строгость и благонравие, графиня Дюбарри сразу же отправилась в изгнание, впоследствии ей позволили жить в Лувесьене, где ее застала революция и препроводила на эшафот. Дюбарри стала последней королевской фавориткой, и когда голова скатилась с ее плеч, то показалось, что угасла последняя искра прежней, закончившейся навсегда эпохи. Она была самой непопулярной из королевских фавориток. Парадоксально, что ее попрекали именно профессионализмом, который как раз и доставил ей эту должность. Ее политическая роль ограничилась тем, что она навлекла немилость на Шуазеля и поддерживала триумвират. Это последнее в какой-то мере носило позитивный характер, так как Мопу провел полезную и своевременную, крайне необходимую монархическую реформу. Но история пошла другим путем, разрушив все опоры монархии. Мадам Дюбарри воспользовалась представившейся ей возможностью. Отчасти ее оправдывает, помимо склонностей короля, сам монархический режим, гнусное дряхление которого она символизировала. Можно только удивляться, что этот режим смог предпринять значительные усилия, чтобы обновить и оживить свою изношенную структуру. Он словно весь вышел в распутство, а учитывая его дряхлость, казалось, что ниже он просто опуститься не может. Но вскоре презрительное отношение перешло со скандальной фаворитки на невинную королеву, и это поразило монархию в самое сердце. Она окончательно утратила свою репутацию. Морализация двора, откуда был изгнан адюльтер, привела к неожиданным результатам: на легитимную королевскую супругу пали те самые ненависть и презрение, которые в счастливые времена бигамии полагались фавориткам.