Жены и дочери - [249]

— Не стоит опасаться, что у моей Синтии не будет всего того, что может дать этот мир! — произнесла миссис Гибсон с достоинством.

— Ну, ну! Она всегда была моей любимицей. И как я говорила своей внучке — (ее сопровождала молодая девушка, которая страстно поглядывала на свадебный пирог), — я никогда не принадлежала к тем, кто презрительно о ней отзывался и называл ее кокеткой и изменницей. Я рада слышать, что она, судя по всему, богата. А теперь, полагаю, вы примитесь делать что-то подобное для Молли?

— Если вы имеете в виду, что делая все, что в моих силах, я ускорю ее замужество, и тем самым лишу себя общества той, которая стала мне почти как родная дочь, вы сильно ошибаетесь, миссис Гудинаф. И прошу, запомните, я последний человек на земле, который устраивает браки. Синтия познакомилась с мистером Хендерсоном у своего дяди в Лондоне.

— Да! Я думала, ее кузина очень больна и нуждается в уходе, а вы были очень проницательны, посчитав, что Синтия будет там полезна. Я не утверждаю, что это не право матери. Я только заступаюсь за мисс Молли.

— Благодарю, миссис Гудинаф, — ответила Молли, отчасти рассердившись, отчасти засмеявшись. — Когда мне захочется выйти замуж, я не стану беспокоить маму. Я сама о себе позабочусь.

— Молли становится такой популярной. Я едва ли знаю, как удержать ее дома, — сказала миссис Гибсон. — Я сильно по ней скучаю, но как я сказала мистеру Гибсону, позвольте молодым меняться и видеть свет, пока они молоды. У нее было огромное преимущество, пока она гостила в Тауэрсе среди множества таких умных и выдающихся людей. Я уже заметила разницу в тоне ее разговора: она выбирает возвышенные темы. А сейчас она собирается в Хэмли Холл. Уверяю вас, я испытываю гордость матери, когда вижу, как ищут ее общества. А моя другая дочь… моя Синтия… пишет такие письма из Парижа!

— Со времен моей молодости многое изменилось, — заметила миссис Гудинаф. — Поэтому, не мне судить. Когда я первый раз вышла замуж, мы с моим мужем отправились в почтовой карете в дом его отца, расположенный, самое большее, в двадцати милях; и сели за хороший ужин среди его друзей и родственников. Это было мое первое свадебное путешествие. Второе состоялось, когда я лучше узнала себе цену, как невесты, и подумала, что теперь или никогда я должна увидеть Лондон. Но меня посчитали слишком расточительной — ехать так далеко и тратить деньги, хотя Гарри оставил меня исключительно обеспеченной. Но теперь молодые люди едут в Париж и не задумываются о затратах. Это хорошо, если необдуманные траты не создадут горестной нехватки денег до того, как они умрут. Но я признательна, что кое-что делается для счастья мисс Молли, как уже сказала ранее. Это не вполне то, чего бы мне хотелось для моей Анабеллы. Но, как я уже сказала, времена меняются.

Здесь разговор на время прервался. Принесли свадебный торт и вино, Молли стала ухаживать за гостями. Но последние слова миссис Гудинаф звенели в ее ушах, и она пыталась истолковать их к собственному удовлетворению любым способом, кроме явного. И к тому же, тому было предназначено подтверждение. Как раз после ухода миссис Гудинаф, миссис Гибсон пожелала, чтобы Молли перенесла поднос на стол, стоявший у открытого углового окна, там яства могли дожидаться будущих гостей. Под окном проходила тропинка от двери дома до дороги. Молли услышала, как миссис Гудинаф говорит своей внучке:

— Эта миссис Гибсон серьезная женщина. Вот мистер Роджер Хэмли, похоже не наследует поместье Хэмли, а она отсылает Молли с визитом… — затем она вышла из пределов слышимости.

Молли едва не расплакалась, внезапно осознав то, на что намекала миссис Гудинаф: на неуместность визита Молли в Хэмли Холл, когда Роджер был дома. Конечно, миссис Гудинаф была заурядной, грубой женщиной. Миссис Гибсон, казалось, не заметила намека. Мистер Гибсон воспринял как нечто само собой разумеющееся, что Молли может поехать в поместье Хэмли также свободно, как она это делала прежде. Роджер говорил об этом так прямо, будто показывал, что не считает неуместным этот визит, и до сих пор ей было так приятно ожидать эту поездку в поместье. Молли чувствовала, что ни с кем не сможет поговорить о том, на какие мысли навели ее слова миссис Гудинаф. Она никогда бы не смогла первой спросить, не будет ли ее визит неуместным, и, думая об этом, она краснела.

Затем она пыталась успокоить себя разумными доводами. Если бы это было неправильно, навязчиво, бестактно, крайне неуместно, кто, как не ее отец, с готовностью запретил бы эту поездку? Но разумные доводы были бесполезны, после того как Молли забрала слова миссис Гудинаф себе в голову. Чем больше она старалась прогнать прочь эти фантазии, тем больше они отвечали ей (как Дэниэль О'Рурк отвечал Лунному человеку, когда тот просил Дэна отпустить лунный серп и лететь в пустое пространство[141]): — «Чем больше вы нас просите, тем крепче мы станем держаться».

Можно улыбнуться, видя мучения юной девушки, но для нее они были неподдельными и причиняли острую боль. Все, на что Молли могла решиться: присматривать за добрым старым сквайром, обеспечить ему душевный и физический отдых, постараться положить конец любым ссорам, которые могут возникнуть между ним и Эми, и насколько возможно, избегать Роджера. Милый Роджер! Добрый Роджер! Дорогой Роджер! Будет очень тяжело держать его на расстоянии, соблюдая обычную вежливость. Но это будет правильно. И когда она будет с ним, она должна быть по возможности естественной, иначе он сможет заметить некоторую перемену в ее поведении. Но что значит быть естественной? Как часто она должна избегать его присутствия? Заметит ли он, что она стала более осторожной и немногословной в его обществе? Увы! Простота их общения уже нарушена. Она придумала себе правила. Она решила посвятить себя сквайру и Эми, забыть глупые речи миссис Гудинаф. Но ее свобода ушла, и посторонние люди, не знавшие ее прежде, не увидят и половины ее способностей. Они, возможно, посчитают ее суровой и неловкой, склонной говорить, а затем брать свои слова обратно.