Женское счастье - [4]

* * *

В коридорах университета было пусто, но это была не мертвость безлюдья, а временное, зыбкое неприсутствие: чувствовалось, что здание живет своими задверными внутренностями; откуда-то из недр доносились шорохи, отзвуки диктующего голоса, шум покашливаний: за дверями происходило познание, и одним из главных действующих лиц этого являлся Спирин. Гордость за мужа охватила Тамару в коридорах университета и давнее благоговение к высшему образованию, на которое она теперь тоже имела виды, желая не слишком отставать от уровня мужа.

Еще за несколько шагов до аудитории, в которой Спирин читал лекцию заочникам (началась зимняя сессия, и перед экзаменами новый материал заочникам «начитывался» вечером), у Тамары сладко ворохнулось сердце: долетели ноты родного голоса. Она подошла к двери, чуть потянула ее, заглянула в получившуюся щель. Аудитория ровными ступенчатыми рядами столов и скамей и неровными разномастными рядами студенческих затылков и спин шла под уклон к кафедре, которую занимал Спирин. Он стоял почти прямо против двери и даже в щелку был отлично виден.

Он был сегодня как-то особенно хорош, артистичен и элегантен, в темно-синем костюме с черной полоской, в густо-бордовом галстуке и в голубой рубашке под стать цвету глаз. И вдохновенен. Голос его в резонирующем просторе зала рокотал выстрелами пушек и ружей во времена покорения Наполеоном Европы, опрометчивым галопом забегая на холодные пространства России в год двенадцатый, когда русские люди «гению и извергу» преподнесли урок, и вновь звучно перечислял вероломные успешные кампании коротконогого французского императора. Хотя Тамара не видела лиц студентов, но чувствовала, что Спирину усердно внемлют; она бы и сама, пристроившись на краешек студенческой скамьи, послушала с интересом.

Тамара бесшумно отошла от двери, решила убить заключительный десяток минут мужниной лекции в разглядывании коридорных стендов. Лекционная «пара», однако, кончилась даже чуть раньше: она была последней, и, вероятно, вахтерша по наущению уборщиц урезала науку на несколько минут.

Из дверей к лестничному пролету потекли студенты-заочники, большинство уже приличного, не ребячьего возраста, некоторые из них в милицейской или военной форме — неспроста, будущие юристы. Тамара не спешила пробиться сквозь них и показаться Спирину — напротив, задумала разыграть его, подкрасться сзади и ослепить ладонями: додумается ли он, умник, кто его дурачит? Ведь он ее здесь совсем не ждет.

Вот, казалось, и последний, нерасторопный и дотошный очкарик с портфелем под мышкой и раскрытой тетрадью в руках выбрался из аудитории, но сам Спирин не появлялся. Тамара еще некоторое время хоронилась в темном конце коридора, потом не утерпела, подошла к двери аудитории, но дверь, оказалось, была уже заперта…

«Как? Почему?» — изумилась Тамара, потянула ручку сильнее, хотела уже постучаться, но вдруг услышала оттуда, из-за неплотно подогнанных дверей, женский смех и экзальтированную фразу: «Ты представляешь?!» Дальше женский голос зажурчал каким-то быстрым увлеченным рассказом, кое-где перебивая себя смехом.

В аудиторию вела и другая дверь, и Тамара торопливо перешла к ней с недоумением и тревогой, словно там, внутри, над Спириным нависла угроза. Вторая дверь тоже оказалась заперта, по-видимому, ею и не пользовались: к ней приткнулась кожаная банкетка; зато эта, вторая дверь, в отличие от первой, имела в створках рифленые прямоугольники стекол. Видеть сквозь них невозможно, но стеклянная плоскость в одной из створок была составной — из неплотно состыкованных стекол. Оттуда сквозил свет из аудитории. Тамара встала коленями на банкетку, прислонилась к стеклу, испуганный ее взгляд сбежал по ступеням пустых рядов и вдруг… Она обмерла.

На преподавательском столе сидела желтоволосая, в красном платье и черных чулках, со смазливым красногубым лицом девица, которая, жестикулируя свободной левой рукой (правой она обнимала за шею Спирина), что-то говорила и изъезженными громкими словами: «Ты представляешь?!» — предлагала удивляться.

Спирин стоял, притиснувшись к ее коленям, слегка кивал головой, улыбался и держал свои руки у нее на талии. Все между ними: поза, мимика, полюбовные притискивания друг к другу — выглядело безбоязненно-естественным, очень свойским, будто они двое свободных влюбленных на скамейке у городского пруда…

Тамара часто дышала, и собственное горячее дыхание, отразившись от стекла, обжигало ей лицо стыдом и обидой, а глаза все не могли поверить и мучительно насытиться отравой открывшейся правды. После очередного всплеска смеха девица обеими руками обняла шею Спирина и близко-близко поднесла свой красный рот к его лицу; Спирин откликнулся на это ласковым вниманием: средним пальцем правой руки провел ей по брови и оттолкнул желтую боковую прядь волос, так что открылось ее ухо с золотой длинной висюлькой. Такое прикосновение руки Спирина часто испытывала на себе и Тамара…

Она оторвалась от стекла, пощадила свои глаза и свое надрывающееся сердце и побежала по коридору; полы ее расстегнутого пальто нервно прыгали, под каблуками рвался порох коридорного паркета.