Женское счастье - [16]

Вскоре Тамара оказалась в сумраке нужного подъезда. Ступала по лестнице носочками, чтобы не разбудить гулкой пустоты, робела, даже вслушивалась в шорохи своей одежды. Она поднялась на третий этаж, тихонечко расстегнула сумочку, нащупала рукой соль в старой и оттого бесшумной газете, взяла горсть. И уже лишние крупицы нечаянно посыпались дробью на кафельные квадраты пола, как вдруг дверь, что напротив курдюмовской, отворилась.

На площадку вышел высокий пожилой человек в бушлате воинского покроя и офицерской шапке со следом от кокарды, вероятно, из отставников, с детскими санками в руках. У него было продолговатое лицо, седые мохнатые брови и седые мохнатые усы; во рту дымилась только что прикуренная папироса. Следом за ним — в черной шубке, в черной, в форме шлема, шапке и коротких новеньких валенках — малыш, который, казалось, и не вышел, а выкатился колобом, ибо зимняя толстая одежда придавала ему некую округлость, с которой вполне сочеталось его щекастое лицо.

И отставник, и малыш, появившиеся столь не ко времени, вопросительно воззрились на Тамару.

Тамара упрятала свой стиснутый кулачок с солью в карман, а другой рукой надавила на кнопку звонка курдюмовской квартиры.

— Вам кого трэба? — тут же спросил сосед, выдернув изо рта папиросу.

— Мне Курдюмовых, — волнуясь, ответила Тамара. — Светлану Викторовну, — прибавила для убедительности, зная, что это безопасно.

— Нэма ее сеходня. На экзаменах она в областном хороде, — по-южному размягчая в словах «г», объяснил отставник. — А вы хто будете?

— Я?… Я из Госстраха, — соврала Тамара.

— Вам тогда с Хеннадием надо повстречаться, с мужем ее. Он туточки в соседнем доме работает, в телеателье… А это сын их, Кирилл. Со мной днюет, покеда мать в отъезде, — указал он на выступившего вперед малыша.

Тамара посмотрела на малыша и на мгновение оцепенела. Он остро, больно напомнил глазами свою мать — такие же темные, большие, как на студенческой карточке Курдюмовой. И некоторая задиристость в малышовом взгляде: что за гостья тут к нам?

— Когда она приедет? Не знаете? — обратилась Тамара к соседу, чтобы скрасить в словах свою растерянность, не затянуть молчание до подозрительности.

— Послезавтра прибудэт… Да вы с Хеннадием переховорите. Тут рядом. Он хлавный там, директором в телеателье.

— Хорошо, я зайду, — быстро ответила Тамара, скользнула осторожным взглядом по пытливому толстому лицу Курдюмова-младшего и пошла по лестнице вниз.

Сорвалось! Как все по-дурацки сорвалось! Хотелось взвыть от отчаяния.

— Можэ, проводить вас? — окликнули ее сверху.

— Нет-нет, спасибо. Я сама найду, — отозвалась Тамара и, чтобы не попасть под опеку услужливого отставника с воспитанником, убыстрила шаги.

Во дворе дома лежала тень — холодная, гнетущая, чуждая тень… И все вокруг было чуждое: этот дом, эти строения незнакомого города с дымной трубой на горизонте, эти отталкивающие своей зимней обмертвелостью деревья, эти заснеженные скамейки, на которых следы чьих-то ног, эти вороны на проводах, этот воздух, наконец — жизнь семьи Курдюмовых, в которую угораздило Тамару впутаться.

Тамара даже сама себе показалась чуждой — увидела себя со стороны и ужаснулась: зачем она здесь? ради кого? ради чего? Ей было сейчас очень горько, хотелось вышвырнуть прилюдно эту беспомощную соль, которую подсунула ей бабка Люша, хотелось со всего размаху ударить Спирина сумочкой по лицу, а потом убежать от всего и всех куда-нибудь подальше, лучше — в свое село, и спрятаться там где-нибудь в запечье…

Солнце вырвалось из-за угла и отсекло тень. Но не просветлило душу. И горечь обиды вдруг заговорила в Тамаре дерзким, норовистым бабьим голосом, наущая: «К нему иди! Ей смеяться, а тебе страдать?… Понадежнее соли будет. Пусть знает! Пусть следит!» Задумка эта вынашивалась Тамарой уже давненько, но действенный черед ее наступил только сейчас, подстегнутый обозленностью.

Без особой решительности, но и без колебаний Тамара вошла в учреждение, где свойственный канифольно-пластмассовый запах, а в интерьере — пыльные внутренности вскрытых телевизоров и синяя рябь экранов.

— Можно? — спросила Тамара, приотворив обитую кожей дверь с директорской табличкой. (Секретарша в небольшой приемной, когда к ней обратилась Тамара, может ли она увидеть директора, ничего не ответила, занятая работой на компьютере, кивнула на эту дверь.) — Можно? — еще раз, убедительнее, повторила Тамара.

Человек, сидевший за столом, разговаривал по телефону и что-то черкал на листе бумаги. Он вялым, неприветливым кивком указал на стул, не промолвив по адресу посетительницы даже ответное «здрасьте».

У Тамары выдалось время разглядеть хозяина кабинета, невольно сличить его черты с недавно встреченным малышом. У него был мягкий круглый овал лица со штрихом двойного подбородка, красноватый крупный нос и небольшие неулыбчивые губы; волосы — откровенно рыжие — мелкими волнами утекали назад от высокого открытого лба и наметившихся залысин; на толстых веснушчатых руках — золотистая поросль. То, что галстук на шее у него был бесцеремонно ослаблен, что, невзирая на посетительницу, он говорил по телефону с руганью: «Скотина он, а не депутат!..», и что на столе у него — дорогой письменный прибор с Останкинской телебашней в миниатюре, давало какое-то основание считать его человеком с администраторской хваткой и властолюбивым нравом.