Женское счастье - [16]

— Ты слушай песни и вникай. Ну, это ты — невеста. Это тебя выдают замуж!

Женьку одели, подпоясали, стали причесывать. Бабки запели. Голоса их оказались неожиданно низкими и мощными. Все слушали песню. Аида забыла щелкать. Мишель заткнулся. Бабки допели. И Варка Маленькая, женщина лет семидесяти пяти, сказала:

— Нет, раньше мы лучше пели. Теперь не то. Дишканты вже все вмерлы…

Запели снова. Женька ясно представила себя невестой. Почувствовала все волнение, и весь жар, и весь трепет той невинной и молодой души, которая была в ней некогда. Но почему была? Она и теперь поет в ней вместе с рыдающими голосами старух. Она верит, да, верит в счастье, которое вот-вот сбудется… И на секунду ей показалось, что это не старенькие Варка, Палашка, Ганна, Мария и другая Варка поют рядом с ней. А те старухи, что ведают нитями судьбы, забытые, но грозные… И что они будут добры к ней, и ее нить, ее золотая нить, которую старухи вытягивают голосами и всем нутром, не оборвется, но будет долгой и прочной…

Ели и пили потом, прямо во дворе под орехом. И бабки, выпив рюмку-другую, завели такие срамные частушки, что каким-нибудь звездам рэпа было до них далеко. Аида половину слов не понимала и просила Женьку переводить. Сергей с Мишелем хохотали над неполным переводом и требовали не выбрасывать слов из народной сокровищницы… Снова завели разговор про старину. У бабок старина была своя, советская. Каждая рассказывала, какая она была передовичка и лучшая доярка, какие грамоты получала. Аида пыталась вывести их на старину настоящую, но бабушки сворачивали на колхозный строй и недобрые деяния нынешнего головы. Аида поинтересовалась, куда везли невесту с женихом после этого одевания.

— А в сельраду и везли. Куда ж еще? — сообщила Ганна.

Палашка перебила:

— Ну, если еще в старину, то венчаться. Мама моя так венчалась у церкви.

Заговорили про церковь, где служили по большим праздникам и где старушки пели в хоре. И, естественно, Аида немедленно засобиралась в церковь.

— Будет чистый Параджанов. Церковь, Женька в народном костюме. Свечи. Это просто блеск.

Старухи заспорили, откроет ли Иван церковь для сомнительного дела. Решили, что за десятку откроет. К тому же ничего антирелигиозного производить там не предполагалось. Старух Сергей торжественно повез на машине, а остальные отправились пешком. Вдоль села, потом полем. И вновь завязался разговор на свадебную тему. Начала его сама Женька:

— Нет, ну как это они выходили за кого-то, даже не выбирая? Это ведь ужасно!

Мишель оживился, почуяв близкую дискуссию.

— А вот, Эжени, кого Бог пошлет и родители… Это вы теперь переборчивы, а тогда вас и не спрашивали!

Казалось, его радовало, что женщины, хоть и очень давно, были так бесправны. Женька возмутилась этой его радости:

— Это свинство! Жить потом всю жизнь без любви!

Аида задумчиво бормотала на ходу:

— Ну почему без любви? Они их вынуждены были полюбить. Вот представь себе, что, кроме этого мужчины, никакого другого нет и быть не может. Только этот единственный. Вот она и начинала любить его. Это так естественно — полюбить единственного…

Церковь открылась на выходе из перелеска, над прудом. Высокая, большая, но легкая. Сергей, общавшийся пару раз с батюшкой, рассказал, что построил ее местный помещик взамен сгоревшей деревянной, прямо перед революцией. И что является она точной копией древнего известного храма, кажется, Новгородского… Темно-вишневый кирпич постройки перебивали прослойки побелевшего от времени раствора. Купола были покрашены зеленой краской, но почему-то все равно казались золотыми. Постояли странной группкой в пустом дворе, пока строгий Иван проверил Аидины документы. Деловито засунул в карман двадцатку и открыл двери в церковь. Мария прошипела Аиде:

— Дуже богато ему дала. Десятки досыть.

Внутри храм был пустынный, белый. Только часть придела занимал бедный иконостас.

— Вот собрали у кого что осталось… А какие тут картины были… — вспомнил кто-то из старушек.

Аида накупила у Ивана несметное количество свечек, и бабушки расставили их перед иконами и аналоем. Свет внутри церкви позолотел и смягчился. «Молитвы венчальные петь не будем, — решили бабки. — “Богородицу” споем. “Богородицу” всегда можно. Тут греха не будет». Они запели «Богородице, Дево, Радуйся» на неизвестный Жене распев… Сергею и ей дали в руки по свечке. Поставили пред алтарем.

— Вот просто так постойте. И представьте себе, что это ваше венчание, — потребовала Аида.

На Сереже была вышиванка. Женя никогда не видела его в вышиванке. Ужасно он хорош был в ней. Удивительно. И на лице такое волнение, как будто и впрямь они сейчас венчались.

— Так и гляди на него. Гляди! — перебивая хор, требовала Аида.

И Женя глядела во все глаза, так что навернулись слезы. И думала о том, как это странно — знать, что какой-то человек — единственный во всем мире. Вот Сергей. Если бы жили они во времена своих прадедов, то стояла бы она с ним перед алтарем взаправду, и вот эти глаза, брови, волосы и его светлое лицо были бы для нее единственными. Единственно возможными. И никакой другой человек не мог бы уже войти в ее жизнь, и никаких вариантов не было бы в ее голове, а только он. Навсегда, до самой смерти и после нее. И в ту же секунду она поняла, что больше нет никакой игры и никакого детского понарошку. А есть только он — ее Сережа. Единственный. И уже не могла отвести глаза от его лица. И через несколько минут не поняла, чего это ее тормошит Аида и чего ждут бабушки и старик Иван. Они одновременно с Сережей глянули на всех откуда-то из дальних далей и вышли во двор, на солнечный сентябрьский свет, словно и впрямь обвенчались, медленно и торжественно.