Женский пол - [4]

Это утверждение распространяется на целый ряд женских движений XX и XXI веков, которые можно объединить под рубрикой феминистской политики. Вообще осознанное открытие того, что женскость губительна для тебя, можно описать как сущностно феминистское открытие. Возможно, старое как мир обвинение, выдвигавшееся правыми мужчинами и женщинами против феминисток (независимо от того, требовали ли те правового равенства или антимужской революции), сводилось к тому, что феминистки добивались права попросту перестать быть женщинами. В этом есть доля истины: феминистки больше не хотели быть женщинами, по крайней мере, при данных общественных условиях; точнее, феминистки больше не хотели быть женского пола, а потому либо выступали за полную отмену гендера, либо предлагали новые категории женственности, не обремененные женским. Выступать за женщин, понятых как полноценные человеческие существа, — значит всегда выступать против женского пола. В этом смысле феминизм противостоит мизогинии ровно настолько, насколько ее выражает.

Или, быть может, я просто сужу других по себе.

РАССЕЛ. Одна из других моих интересных черт — сильная озлобленность [22] .

Я впервые прочла «ОТБРОС» в университете, когда еще была мужчиной. Дело было осенью, я жила в Бруклине, изучала в магистратуре театр, будучи временно переведена туда из одного университета на Юге, старалась смотреть как можно больше живых спектаклей и брала уроки актерской игры в студии в Челси. В те месяцы я подсела, как это часто бывает у второкурсников (хотя я училась на первом), на Нью-Йоркскую школу: так иногда называют широкий круг авангардных поэтов, танцовщиков и художников, работавших на Манхэттене в 1950–1960‑е годы. Помню, как репетировала монолог из «Красного», небольшой, суховато-интеллектуальной пьесы, в которой Марк Ротко, известный своими настроенческими цветовыми полями, обсуждает различные теории искусства со своим ассистентом Кеном. (В премьерном спектакле 2009 года их роли исполняли Альфред Малина и Эдди Редмэйн.) Я выбрала кусок, в котором у Кена наконец кончается терпение. «Боже праведный, вот и работай на вас после такого! — кричит он своему работодателю. — Не могу представить ни одного другого художника в истории искусства, который бы так старался быть ЗНАЧИТЕЛЬНЫМ. Знаете, не все должно быть ВАЖНЫМ все время! Не каждая картина должна проникать в самое нутро и обнажать душу! Не все хотят видеть искусство, которое действительно РАНИТ! Иногда достаточно простого натюрморта, или чертовою пейзажа, или банки супа, комикса, на худой конец!»[23]

Меня тогда переполняла ярость: красная, мужская, злобно-интеллектуальная. Я вбила себе в голову, что раздобуду для курсового проекта в этом семестре пианино и сотворю с ним что-нибудь художественное. Я нашла одно бесплатно на Craigslist: побывавший в употреблении, но вполне работающий спинет с 88 клавишами из общественного центра в Джамейке, в Квинсе. Каким-то образом я уговорила двух своих соседей позволить мне водрузить пианино в центр нашей комнатенки в общежитии. Последующие недели я над ним всячески измывалась. Выдрала деревянную крышку над молоточками, неуклюже перетянула струны так, что пианино издавало металлические щелчки и пищало при нажатии некоторых клавиш. Я вырвала страницы из старых книг, в том числе из классики поп-психологии «Мужчины с Марса, женщины с Венеры», и налепила их, как папье-маше, на древние бока инструмента. Феминизм, думала я. Неделями мои руки и одежда были запачканы самодельным клеем, из-за чего я была похожа на закоренелого онаниста, каковым и была. Но это было Искусство, и меня было не остановить. Я только что изменила своей девушке, и меня переполняла грусть.

Клавиши фортепьяно утоплены в деснах, как зубы. Когда их выдергиваешь, за ними тянутся корни: тонкие бруски мягкого светлого дерева, часто слегка изогнутые. Я быстро выяснила, что к плоти клавиш хорошо пристают чернила — если на нее надавить. Забавы ради я решила написать на одной из клавиш цитату, а потом отверткой вырезала имя автора в слоновой кости. Я решила проделать это со всеми клавишами. У меня было несколько формальных ограничений: можно писать только черными чернилами и мелким почерком, каким я писала с самого детства, считая это признаком эрудиции, и каждая клавиша будет посвящена отдельному тексту о политике искусства. Большинство текстов были манифестами или авангардными сочинениями второй половины XX века. Одним из них был «ОТБРОС». И я тоже отброс, подумала я.

БОНДЖИ. Ошибаешься: я не наблюдатель, а женщина дела[24].

Узнав, что Валери стреляла в Энди Уорхола, ее издатель Морис Жиродиа с тревогой спросил себя, а не ошибся ли он, посчитав «ОТБРОС» замысловатым розыгрышем. «Но это же была шутка. Как же иначе! — писал он. — Не могла же она убедить себя, что сможет устроить крупнейший геноцид в истории человечества в одиночку!»[25] Это то, что всех поражает в Валери: неужели она всерьез?

Более чем, я считаю. Шутки всегда серьезны. На одном академическом мероприятии меня спросили, что я имела в виду под термином «этика», который использовала в своей статье. Немного подумав, я ответила: «Наверное, я имею в виду верность репризе». Слушатели засмеялись, но я говорила всерьез;