Женские убеждения - [123]

Эммет вполне регулярно спал с другими женщинами, однако с годами это превратилось в своего рода зарядку, как будто его члену нужно было время от времени заняться аэробикой, равно как и его сердцу – ах, его сердцу. Ни одна из женщин, с которыми он спал, его не интересовала: Мадлен поставила такое условие, и он соблюдал его неукоснительно. Среди них не было ни одной, похожей на Фейт.

По мере того, как Мадлен старела и отдалялась, она, как это ни парадоксально, делалась все более интересной и уж всяко более сострадательной. Интересность как раз и проистекала из сострадательности – Мадлен жертвовала большие деньги на всякие прогрессивные начинания, в том числе и связанные с правами женщин. Она входила не только в правления музеев, но и в правление женских клиник в Бронксе и Оклахоме. С Фейт ей случалось сталкиваться и в отсутствие Эммета – однажды так вышло, что они сидели, испытывая сильнейшую неловкость, всего в трех стульях друг от друга на ужине, посвященном родовспоможению в Африке. Они не обменялись ни словом. Фотографии на экране – девочки с перекошенными лицами, девочки, страдающие от акушерского свища[22] – какое ужасное название – заслонили собой давний образ молодой Фейт Фрэнк, и того, как Эммет с ней переспал, и как в ту ночь родилась его любовь.

А потом, в 2010 году, Мадлен Тратт-Шрейдер, известная филантропка, деятельная и корпулентная, семидесяти лет от роду, попросила помощницу Эммета Конни заказать им с мистером Шрейдером ужин в «Золотом перепеле» – ресторане в Челси, оформленном в стиле роскошного железнодорожного вагона XIX столетия. Подошел официант с тарелочками, где лежали образцы молекулярной гастрономии: «воздушный» хрен, форель, приготовленная под вакуумом с «корнеплодной инфузией», стопка с тремя слоями очень пахучих супов – полагалось выпить, запрокинув голову, и температура их менялась от ледяной до горячей. После этого официант удалился с такой торжественностью, что казалось: к вам только что приходил призрак, возможно, даже сам золотой перепел в голографической форме: злато так и сияет из глаз.

Сидя в узком темном пространстве, Эммет смотрел на жену с расстояния в тысячу лет, пролистывая в голове жизнь, которую они прожили: их дочь Эбби выросла и стала финансисткой на Западном побережье, у нее подрастали два сына-серфингиста, любивших называть друг друга «дружбан». Холодная витая раковина, до блестящей розовой сердцевины которой уже почти невозможно добраться – вот во что превратился брак Шрейдеров.

Мадлен подняла вилку с бережно и старательно подвяленным листком салата, задумчиво прожевала, а потом произнесла:

– Эммет, я должна сказать тебе одну вещь.

– Давай.

– Я влюбилась.

Первое его побуждение было улыбнуться такой удачной шутке, вот только это не было шуткой, а потом он вдруг почувствовал смущение, вполне приличествующее такому вечеру: жена назначила ему официальную встречу, чтобы поговорить наедине. Они уже много месяцев не ужинали наедине и лет десять не спали в одной спальне.

– В кого? – осведомился он подозрительно и слишком громко. Один из официантов решил, что его подзывают, шагнул ближе, потом осознал свою ошибку и отступил.

– В Марти Сантанджело.

– В кого?

– В нашего подрядчика. И мы хотим быть вместе.

Эммет откинулся на подушку антикварного предмета мебели, служившего обеденным стулом. Он чувствовал себя оскорбленным. Его задели, причем как именно, он пока сказать не мог, пусть даже брак их давно выродился в остывший студень. Может, дело было в том, что это Мадлен в самом начале открыла для него все пути. Может, в том, что они уже давно приноровились жить таким вот образом, поэтому любые перемены – даже потенциально положительные – в первый момент, когда тебе о них сообщили, не могли не вызвать неприятия.

Эммет Шрейдер вообще не любил перемен кроме тех, которые инициировал сам, а инициировал он их часто, пусть и достаточно незначительные. Он знал, что за глаза его называют человеком, страдающим синдромом рассеянного внимания – однажды, когда захлопнулась дверь лифта, он услышал за ней: «Дайте вы этому типу „аддералла“[23]!» – после чего раздалось хихиканье. Может, это представление о нем было верным, и все равно его ошарашила мысль, что Мадлен хочет каких-то перемен; и вот, сидя в «Золотом перепеле» в самом финале своей семейной жизни – причем они съели только второе блюдо из восьми, предстояло разделить с бывшей женой еще целых шесть! – он вдруг захотел захныкать в кулак.

Вскоре после этого ужина Мадлен съехала. В первые дни своей нежданной и запоздалой холостяцкой жизни Эммет чувствовал почти непереносимое одиночество, накачивался виагрой и трахал женщин по всему городу – в квартирах и таунхаусах, у себя в квартире, где стены были стеклянными, а вид таким ошеломительным, что партнерши его неизменно ахали, а ему приходилось, сдерживая нетерпение, ждать, когда поутихнет их удивление, в номере-люксе отеля «Карлайл», в рёкане в Киото, а однажды – в частном отсеке самолета «Эмирейтс» на пути в Катар.

Один раз он подцепил хламидию от симпатичной молодой финансовой блогерши – болячку легко удалось вывести азитромицином. Он часто отправлял Конни покупать потом этим женщинам шарфики от «Эрмес», а иногда даже сумочки «Биркин», о которых все женщины мечтали так первобытно и страстно, будто это был тот самый описанный Дарвином инстинкт.