Женские игры в Париже - [27]

Наконец и нам с Сержем разрешили зайти на две-три минуты к раненой Терезе, не беспокоя её никакими вопросами.

Она лежала на простыне, покрывавшей диван, и была закутана по шею в большой белый халат, белее которого было её собственное лицо. Перед ней на коленях стоял Ролан и, держа её за руку, плакал. Тереза повернулась к нам лицом.

Врачи запретили ей говорить, но, пренебрегая этим запретом, она прошептала:

- Почему он плачет?! Ведь это самый прекрасный день в моей жизни!

Следующим утром после того мрачного дня мы с Сержем узнали от Гароди, что жизнь его супруги вне опасности. Ролан считал возможным перевезти Терезу на небольшую виллу, которую он снял на побережье Ла-Манша у местечка Энгувилль.

Там она окончательно выздоровеет, находясь вдали от всех тех предметов и мест, которые могли бы ей напомнить о недавно перенесенных страданиях и о всех этапах её мученичества. Но в то утро мы увидели её ещё на "Цветущей вилле".

Вот сцена, при которой мы с Сержем присутствовали. Когда мы вошли в комнату, вошли, по совету Иваны, Гароди просил у Терезы прощения. Он давал ей клятвенные заверения никогда больше не встречаться с Теодорой Фарнезе!

- Перестань, перестань! Скажи только, что ты ещё немного любишь меня!

- Я тебя обожаю, дорогая!

И он целовал Терезе руки.

- Ах, - вздохнула она, повернув голову в нашу сторону, - я так рада, что вокруг меня собрались все вы, мои ближайшие друзья! Вы слышали: он меня ещё немного любит! И ведь я вам говорила, что он никогда не переставал любить меня! Боже, как я счастлива!

Мы с Сержем вышли из комнаты, и Ивана сказала:

- Для них начинается новая жизнь! Потребовался удар грома, чтоб привести Ролана в нормальное состояние! Теперь это будет другой человек, целиком преданный науке и своей супруге! Вы сами это увидите. Не в его характере делать что-то наполовину!

Было не больше двенадцати дня, когда мы с Сержем вернулись в Гавр. Мой друг вскоре оставил меня одного, и мне пришлось сесть за второй завтрак в одиночестве. Я воспользовался им, чтобы разобраться с почтой, поступавшей мне из Парижа в Довилль, а теперь любезно пересылаемой мне оттуда по оставленному адресу в гостиницу "Тортони", и это заняло меня до пяти часов вечера. Тогда-то я и вышел из отеля, чтобы прогуляться по набережной. Ветер, ещё посвежевший с утра, превратился в настоящую бурю. Я закутался в плащ и дошел до конца дамбы, через которую порой валами перекатывались волны. Но с детства, прошедшего на берегу моря, я испытываю удовольствие от этих небольших вынужденных купаний, и ничто так меня не забавляет, как добрая морская волна, вырастающая за спиной, если, разумеется, она не опасна и у меня есть возможность ухватиться за прочный парапет.

Зрелище это всегда волнует. Рыболовецкие суда спешат зайти в спокойные воды, небольшие суденышки обходят мол на гребне волны благодаря смелому повороту руля. Одно из них несколько минут привлекало мое внимание.

Ему с трудом удавалось маневрировать. Наконец, справившись с огромными трудностями, оно обогнуло мол, и я немало удивился, узнав рядом с двумя матросами в зюйдвестках моего друга Сержа в его утреннем костюме - белых панталонах и голубой куртке. И промок он до мозга костей! Одежда на нем была порвана, и с неё стекала вода. Он потерял головной убор, волосы у него были всклокочены, и на лице было какое-то необычайное выражение.

- Пошли скорее в гостиницу! - воскликнул я. - Ты сошел с ума, раз выходишь в море в такую погоду!

- Но утром была прекрасная погода! - возразил он.

Мы кинулись в проезжавшее мимо такси, и в отеле я помог ему переодеться, опасаясь, что он простудится. Когда он переменил одежду, я спросил:

- Быть может, ты скажешь, зачем с утра выходил в море?

Полушутя, полусерьезно, он ответил:

- Мне захотелось это сделать, когда я выпил в баре грогу.

- А точнее?

- Я кое-кого сейчас жду, потом расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Если этот человек появится, ты доставишь мне удовольствие, оставив меня наедине с ним. А потом ты услышишь мое доверительное сообщение. А поскольку интересующий меня человек запаздывает, я тебе немедля скажу: в Терезу стрелял не араб!

- Невероятно! - воскликнул я. - Ты в этом уверен?

- Иначе я этого тебе не сказал бы!

- Об этом ты узнал в море?

- Бог мой, да! И самым простым способом. В море я отправился проверить правильность мелькнувшей у меня мысли. Так вот: преступление в Сент-Адрес было совершенно точно в одиннадцать часов тридцать пять минут, а прилив там достиг вчера максимум в десять сорок...

- Не вижу, чем прилив...

- Тело араба выловили у основания скалы в полдень. Если на убийство покушался именно он, то ему пришлось бы сброситься с вершины скалы между 11.35 (временем преступления) - возьмем для точности 11. 40, ибо нужно минут пять, чтобы достичь верхушки скалы - и полуднем... Однако араб не мог спрыгнуть с вершины утеса в этот отрезок времени...

- А почему?

- А потому, что прилив покрывает место, куда упал араб только тогда, когда он достигает максимума, то есть за час до "установленного" времени преступления! А поскольку тело араба было мокрым, поскольку его одежда промокла так, как если бы он провел в воде несколько часов, ты можешь прийти к выводу, что араб был уже мертв в то время, когда стреляли в Терезу!