Женская верность - [2]

Только мера эта была бесполезной, потому что у Николая, как хозяина квартиры, был собственный ключ. Поэтому на следующий день во дворе дома видели Аньку, которая меняла дорогущий французский флакон духов на выпивку. И выменяла на пол литра водки и бутылку портвейна три семерки.

Вернувшейся из отпуска Свете, Акулина подробностей не рассказывала. Обойдясь коротким: "Ну ить пил…"

В квадрате окна стали проглядывать первые звезды. А в самом уголке засветился тонкий серп луны.

Акулина щелкнула выключателем. По кухне разлился слабый желтый свет. В вечерней тишине каждая думала о своем. Возле входной двери, в подъезде, раздался шорох и в дверь негромко постучали.

Акулина, встав с сундука, подняла голову и посмотрелась в зеркало, которое висело прямо над ним. Было оно очень старым, и амальгама с обратной стороны квадратного стекла местами осыпалась. Она стряхнула с плеча невидимую пылинку, и направилась к двери. А по дороге подошла к трехстворчатому плательному шкафу, средняя дверка которого была зеркальной. Внимательно осмотрев себя, проверила, не помялось ли платье, пока сидела. Потом сняла с головы платок, достала из волос гребенку, провела ею по всё ещё черным слегка вьющимся волосам, и только потом заспешила к дверям.

В дверях, склонив голову на бок, в сером вязаном свитере, стоял высокий русоволосый мужчина.

— Федоровна, ну… — явно не зная, что сказать дальше, он развел руками.

— Проходи уж.

Соседи звали Акулину по отчеству, не только потому, что имя её для них было редким, но и потому, что уважали.

Устинья и Татьяна, увидев вечернего гостя, поздоровались с ним, и перешли в комнату. Он прошел в кухню и аккуратно устроился на стуле возле стола, где только что сидела Устинья.

Акулина достала яйцо, ложечку, солонку, маленькую рюмку старинного толстого стекла и полулитровую бутылку, плотно заткнутую свернутой газеткой. Налила рюмку до верху и присела на край сундука.

Лицо гостя расслабилось, приняло довольное, даже немного лукавое, выражение. Он аккуратно взял яйцо, ложечкой разбил верхний край, слегка подсолил и выпил его. Потом взял рюмку, перелил её содержимое в пустую скорлупу, и медленно, как — будто это не был крепкий самогон, а всё тоже куриное яйцо, проглотил содержимое.

Немного посидев молча, гость сказал, что жена сегодня работает во вторую смену, но он никуда не пойдет, а вот ещё одну пропустит и домой на покой.

— Ты, Федоровна, не подумай, вот от Вас и домой.

Мужчина достал из кармана рубль и отдал Акулине.

Она налила в ту же рюмку. Заткнула бутылку и убрала её в стол. Достала ещё одно яйцо, и всё повторилось. Посидев ещё немного, он поднялся, заглянул в комнату, попрощался с женщинами и ушел. Вечер продолжался своим чередом. Все вернулись на кухню и сели на прежние места.

— Не было мужика и это не мужик, — Татьяна сидела на своём стуле прямо, не сутулясь, как бы подчиняясь с детства выработанной привычке. И гость этот ей явно не нравился.

— Где же на всех хороших-то наберешься!? — толи спросила, толи ей ответила Устинья.

— А мой какой-никакой лишь бы вернулся. Хучь последние годочки вместе прожить, — Акулина достала трехлитровую банку самодельного кваса. Налила в стакан Устиньи.

— А тебе чаю навести? — обратилась к Татьяне. Та никогда не пила квас.

— Нет, вечерять домой пойду.

Акулина все-таки налила полстакана кваса. Татьяна взяла стакан, отпила глоток и поставила на место.

— Сколько лет прошло, а ты знай своё… Был бы жив, или приехал бы или написал. Война-то тридцать лет назад кончилась, — Татьяна передвинула стакан подальше от края стола.

— И женихи были хорошие, и жила ты с ним всего ничего и тепереча уж о смерти пора думать, а ты все туда же — "Возвернётся, возвернётся!!!" — голос Устиньи звучал раздраженно, и Акулина обижено скрестив руки под грудью, начала свой рассказ

— Перед самой войной Тихон Устинью со всем выводком отправил в Сибирь, сюда, в Красноярск. Был он поповичем, грамотный, да и раньше сам в Москву на заработки ездил. Приедет, смастерит Устинье брюхо и опять в Москву. А она со своим выводком и брюхом и швец, и жнец, и на дуде игрец. И огород на ней, и хозяйство, и дом, и дети мал мала меньше. Село наше — Покровское Ухоловского района Рязанской области хучь от Москвы и не далеко, а бедность тогда страшная образовалась.

— Да ить покель землю наделами делили, сколько человек в семье, столько и паёв, жили не плохо. Кто не ленился, жаловаться было грех, — вспомнив молодость Устинья вся подобралась и даже лицо посветлело.

— А за Тихона я очень выйти хотела. Из сверстников самый приглядный жених. Грамотный, потому как попенок. Волоса черные, вьются. Чего ж там, женщины вниманием его не обходили. А только муж он был мой, и детей его я рожала. Не он — может нас и никого уж в живых-то не было бы. Вернулся однажды да и говорит, что был в таком месте, где хлеба мы все наедимся досыта, работа легче, а в колхозе ждать особо нечего. Что у него на уме было, не знаю, только спешил он очень. Говорил, что в деревне нас оставить не может, потому как погибнем мы без него. Я тогда не особо в его слова вслушивалась, страх брал — шутка ли в Сибирь ехать с малыми детьми и старой матерью. Даже дом не продали. Оставили Кулинке продавать. Она тогда уже солдаткой была. Тимоху-то её еще перед войной служить взяли. Дочь она уже схоронила и жила одна.