Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…» - [16]

Назавтра в гостинице появились девицы, не забыв прихватить гитару. Обиженный на судьбу Стрельников, недолго думая, очень скоро увел куда-то подружку именинницы. Оставшиеся, но не осиротевшие, славно провели время: попили, попели, поели. И разошлись по номерам. Всем было хорошо. Вечером проводили девочек, посадили в такси, оплатили. Гитару гостьи оставили. Дескать, потом заберем. День прошел, другой. Потом Высоцкий, покоритель питерской красавицы, как-то отправился в туалет — уй! Все тотчас стало ясно…

Пришлось горе-донжуану лечиться. Пить ему, естественно, было противопоказано. Пушкарев же со Стрельниковым, посмеиваясь, попивали водочку и советовали: «Ты, Володя, пиши. Считай, что у тебя Болдинская осень». Высоцкий мрачнел, натягивал плащик и шел бродить по темным питерским улицам, чтоб не видеть всего этого безобразия.

В стихах Высоцкий порой лукаво заверял: «Я теперь на девок крепкий…» Но ведь он же сам просил слушателей не ассоциировать его с героями его песен. Вот и последуем совету.

Как говорят друзья-ровесники, Высоцкий смолоду (да, впрочем, и всегда) жил, как и пел, — азартно, жарко, безоглядно.

Один из закадычных приятелей Высоцкого молодецких лет, будущий кинорежиссер Михаил Туманишвили с нескрываемой тоскою вспоминал безвозвратно канувшие времена: «Наша юность и молодость проходили в таком богемно-разудалом режиме — ВТО, Дом кино, рестораны, прелестные подруги, песни…»[81]

Легендарная руководительница театра «Современник» Галина Борисовна Волчек тоже вспоминает о «благословенных шестидесятых» с особым удовольствием: «Не спали ночами, спорили до хрипоты об искусстве… Когда с Евстигнеевым поженились, то сначала снимали комнату в коммуналке… Все по очереди ночевали. У нас стояла широченная кровать, мы укладывались на нее поперек — много народу помещалось. Туда приходили все: Женя Евтушенко, Роберт Рождественский, Булат Окуджава, Володя Высоцкий… Оно и понятно — круг-то был узкий…»[82]

О Высоцком же Волчек как-то обмолвилась в интервью радиостанции «Эхо Москвы» (8 апреля 2002), что он «не просто был другом». Спустя годы Галина Борисовна сумела проявить свой твердый характер и настойчивость, «пробив» сразу четыре песни Высоцкого в спектакль «Современника» по пьесе эстонского драматурга Р. Каугвера «Свой остров», в том числе ставшую для Высоцкого программной «Я не люблю!». Трудов ей это стоило немалых. Спектакль имел шумный успех. Даже как-то в середине 1970-х по ЦТ была продемонстрирована его телеверсия.

Когда любимец «Современника» Олег Даль в очередной раз запил, Волчек призвала на помощь Высоцкого, и они уже вдвоем стали уговаривать того «зашиться». Олег отнекивался, как только мог, но под напором таких авторитетов все же сдался. Как рассказывала завлит театра Елизавета Котова, «после этого нельзя было месяц пить, и он почти все это время прожил у Гали. Вроде бы стал восстанавливаться, а потом сорвался…»[83]

Молодой Высоцкий был признанным «королем» любых компаний. Искрометно шутил, пел, дурачился, провозглашал красивые тосты, балагурил, изящно ухаживал за девушками, показывал фокусы, травил анекдоты и актерские байки, искусно пародировал речи вождей. Порой грустил и уходил глубоко в себя, не замечая вокруг никого. Но это — редко. Чаще — удержу ему не было…

И даже от уютной мужской компании мог отказаться ради очередного свидания. Александр Городницкий вспоминал, как весной 1965 года Театр на Таганке впервые выехал на гастроли в Питер, несмотря на яростное сопротивление местного партийного начальства во главе со всесильным Василием Тостиковым. Как-то вечером после спектакля один из лучших местных бардов Евгений Клячкин пригласил Высоцкого к себе, оказался там и Городницкий. Они весело сидели за столом, Городницкий поругивал спектакль «Жизнь Галилея», а Высоцкого — за чрезмерное увлечение блатной тематикой. Потом договорились снова встретиться назавтра, посидеть, попеть друг другу новые песни (в театре в тот день как раз был выходной). «Однако минут через пятнадцать Володе позвонила какая-то «Нинка», и он назначил ей свидание на то же самое время. «Ребята, извините, — смущенно пояснил он нам, — никак не могу такой случай упустить». И, махнув рукой, сокрушенно добавил, уходя: «Ну, и дела же с этой Нинкою!»[84]

Но все же нельзя не учитывать и мнение Давида Карапетяна, который считал, что «женщинам он не очень верил. Скажу больше — даже побаивался. Комплекс вины вырабатывался с годами, возможно, потому, что Владимир постоянно скрывал свои связи. Смельчаком в этом смысле он не был. Никогда не мог бы признаться Марине: «Знаешь, у меня есть Таня, я буду жить и с ней!» Наверное, потому, что не хотел ее потерять или огорчить…»[85]

Наблюдательная американка Барбара Немчик заметила: «С женщинами он общался гениально! Если это была молодая девушка, то Володя начинал тактично «приставать», если солидная женщина в возрасте, — говорил совершенно по-другому: очень вежливо и внимательно…»[86]

И ведь она была права. Стал легендарным рассказ о нежных отношениях юного Высоцкого с Фаиной Георгиевной Раневской в пору их совместного служения Мельпомене в Театре имени Пушкина. (Уж не о об этом ли заведении Раневская, известная в московском бомонде безжалостно-желчным остроумием, заметила: «Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости — рвать зубы»? —