Женщины в лесу - [5]

Важно было одно: они обрели друг друга навсегда. Что в точности значит это слово — навсегда, — не знает еще ни один из смертных, не знает, очевидно, и сам Господь Бог. Но зато есть счастливцы, хоть однажды ощутившие мгновение, которое и дает основание людям произносить и писать это слово.

Обнимая друг друга преданно и благодарно, Адам и Ева знали всем существом своим, всей землей, травой, росой и звездами вокруг, что в эти минуты возник их Дом, началась их общая Участь. Они согревались друг возле друга среди влажной и холодноватой темноты ночи-праматери, ночи начала мира.

ЛЁТ БЕЛЫХ БАБОЧЕК

Ася не выбирала день. Просто жить так, как жила, ждать каких-то особых условий и обстоятельств стало невозможно. Она все надеялась на эти, самой ей неведомые, обстоятельства и условия: ну хотя бы другой город, гостиница, отдельный номер с ванной или душем — так бывает, она читала в иностранных романах — и они с Гелькой одни… Пустота, чистота и — никого вокруг! Никого, кто знал бы их. А еще лучше — в другой стране, где сплошь иностранцы… Но в те времена с большим успехом можно было мечтать о полете на Марс.

Правда, через два месяца они с мужем должны были оказаться в отдаленном краю собственной страны, в городе, который знали только по карте… Но как прожить эти два месяца? И потом, если б знать, что там их ждет квартира или хоть комната — это, кстати, записано в условиях распределения молодых специалистов, вчерашних студентов, — однако бывалые люди говорят, что такого в природе не бывает.

Придется снимать угол. Об этом даже думать не хотелось. Ася и не думала. Просто так случилось. Так вышло. Так произошло.

Она привезла мужа представить родным, не предполагая, что именно здесь, на ее родине, среди самых близких и любимых, под одной с ними крышей, она сама решится на последний шаг.

После одной ужасной и прекрасной ночи решение легко, как спелый плод, легло ей в руки.

Ася повела Гельку в лес на прогулку. В лес можно было идти по дороге, но она выбрала путь по лощине. Пологая и длинная лощина между пшеничных полей шла до самого леса, и сейчас, в конце июня, она, словно в пригоршне, держала всю прелесть, весь соблазн расцветающего лета…

«Зачем и в лес идти, — думала Ася, — когда здесь так хорошо? В лесу тесно, нет обзора, нет лазури… Да, да — здесь… И в поле не так: слишком просторно, однообразно, ровно… Конечно, здесь, в этой лощине… Ну посмотрим…» — еще не совсем отчетливо надеялась Ася, с каким-то корыстным интересом всматриваясь в подробности окрест их пути: тенистые закоулки меж кустов и редко стоящих деревьев; мелкие овражки, полные травы и цветов, впадавшие в главное русло лощины… Она поднимала глаза к небу и видела: голубая его эмаль украшена четкими гравюрными облачками; опускала их к земле и, казалось, слышала беззвучный оркестр трав — тысячи тысяч музыкантов. Путаница темно-зеленых листьев и светлых стеблей, прихотливо расшитая колосками, метелками, зонтиками, султанами, разубранная алыми звездами полевой гераньки, фиолетовыми легкими колокольчиками, лиловыми гребешками мышиного горошка… а над этой теснотой и пестротой вольно парили белоснежные зонтики болиголова, источающие медовый аромат, ослепительно сиял лак желтых лютиков, кротко светились распахнутые глаза ромашек… Все-все было необходимо, и всего было достаточно, чтобы день в точности соответствовал тому, что задумала и загадала Ася.

Она весело оглянулась на Гельку, желая привлечь его к общей радости, — он шел на шаг сзади, за левым ее плечом, — и словно запнулась. Милый ее муж был сейчас совсем в другом мире, чем она. Она-то шла с ним, а он — он был совсем один. Заброшенный и покинутый. Голова опущена — так пристально он смотрел себе под ноги, а руки крепко стиснуты за спиной. Сам себе арестант… В этом все и дело! Она с ним, а он — все равно один. Для нее — свет и радость и разноцветный мир. А он, идя с нею вместе, шаг в шаг, окружен мглой, и мир для него — черно-белое кино, если он вообще хоть что-то видит сейчас…

Но для того Ася и повела его на эту прогулку: только она, Ася, могла вернуть цвет и свет в его мир. Ася знала, что могла. Потому и сейчас, пораженная его убитым видом, уж не так остро жалела мужа. «Еще немного, совсем немного, милый, глупый, — сказала она ему молча, — и ты улыбнешься, и будет так, как ты хочешь…» Сказать вслух она не решилась.

Время ли было такое в пору их юности, сами ли они такие — не такие, только никогда тайные свои проблемы они не обсуждали. Не называли дьявола по имени, подобно истовым фанатикам Средневековья. Да начало пятидесятых и было сущим Средневековьем, а Гелий с Асей, видимо, типичными его представителями. Ася, например, не понимала, как можно спрашивать у молодоженов наутро после свадьбы: «Ну и как оно?» Да еще с таким подначивающим прищуром, как это делали некоторые их сокурсницы. И ее спрашивали. Она делала вид, что не слышит, смотрела мимо. Да и сказать ей все равно было нечего.

Как знать, может, если б они с Гелькой хотя бы между собой могли обсуждать темные свои недоразумения, то и миновали бы их многие мучения… Они их не миновали.