Женщины у колодца - [99]

— Какую виллу? Наша вилла продана?

Фиа ничего об этом не знала. Это было неслыханное дело, и она хотела бы отменить продажу.

— Да, она продана Ольсену, — сказала мать. Фиа повалилась на постель матери. Так вот почему эти четыре молодые девушки пришли к ней сегодня вечером! Дочь Ольсена привела с собой свиту, которая должна была быть свидетельницей её торжества. Не будь у Фии её искусства, она была бы теперь настоящим банкротом, но у неё было её искусство и потому она чувствовала себя богатой.

— Мы с твоим отцом говорили об этом, — сказала мать. — Бернтсен нам посоветовал и мы согласились с тем, что ты во всяком случае должна что-нибудь иметь в запасе.

— Я? — возразила Фиа. — У меня есть моё искусство.

Мать и дочь ещё поговорили об этом. Госпожа Ионсен находилась в раздумье. Она понимала теперь поведение Бернтсена и, быть может, вообще лучше теперь понимала людей, стоящих ниже её. А Бернтсен? Он ведь в сущности сделал то же самое, что сделал некогда её муж и что делали многие из мужчин. Мать и дочь снова вернулись к этому вопросу, но Фиа думала только о своём искусстве. Художники сказали про неё, что она была холодная натура. Вот благодарность за ту помощь, которую она им оказала!

— Не правда ли, мама, я, ведь всё-таки помогла им? — сказала она.

— Конечно. Но теперь это кончено. Ольсены богаче нас.

— Зато у них нет никакой культуры, — возразила она.

— Но они очень богаты. Подумай только, у них даже полоскательницы из чистого хрусталя!

Обе, мать и дочь, засмеялись и на душе у них как-то стало легче.

— Да, да, подождём пока приедет Шельдруп. Он, может быть знает какой-нибудь выход, — сказала мать.

— Конечно, мама, конечно. Не бойся только. Видишь ли, художники не могли сказать ничего особенного. Они говорили только, что у меня нет никакого внутреннего огня, вот и всё. Но я им докажу, будь в этом уверена! О, они это увидят!

Бедная Фиа! Она была уже не такая молоденькая. Её нежный цвет лица, напоминавший прежде персик, уже не был таким свежим, как раньше. Она поблёкла постепенно. Все эти годы она прожила, не испытывая никакого волнения, ни успеха, ни неудачи и ничто не нарушало её спокойствия. Она оставалась неприступной и холодной. Она не искала новых путей и потому не могла заблудиться. Да и зачем ей было искать их? Она была так благонравна и так ограничена. Любовь и чувство материнства, заложенные в её душе, осуществлялись у неё в рисовании картин. У неё не было недостатка в средствах, чтобы заниматься живописью, и она рисовала не вследствие внутренней или внешней необходимости. Никто никогда не замечал у неё недовольства собой. Она никому не причиняла неприятностей, не делала никаких промахов, не была расточительна, умела хорошо говорить и красиво кланяться. Но что представляла она из себя — это был вопрос, на который она не могла бы найти ответа.

— Я — холодный человек! — сказала она и вскочила с постели матери, возле которой сидела. — И я никогда не могу забыться!

Мать и дочь вдруг пришли в хорошее настроение и стали шутить. Мать присела на постели и иногда посмеивалась. Обе имели одинаковый темперамент и искренно готовы были отогнать от себя все печальные мысли.

Фиа вдруг стала изображать бесшабашное веселье. Она приподняла пальчиками свои юбки так что стали видны её белые штанишки, отделанные кружевами и бантами, и сделала несколько танцевальных па. Ого, пусть бы посмотрели на неё художники теперь! Она раскачивалась из стороны в сторону, наклоняла голову, точно и вправду собиралась исполнить какой-то бесшабашный танец, чтобы доказать, на что она способна. Разве она холодна? О нет!

— А где Бернтсен? — вдруг спросила она. — Разве он ушёл? Как ты думаешь мама, отчего бы нет? Я теперь ко всему готова. Может быть, он ещё стоит внизу, не позвать ли мне его?

Но этой жертвы от Фии никто не потребовал. Судьба устроила так, что она получила возможность и дальше продолжать свою прежнюю благополучную жизнь, в которой было столько красоты. Зачем ей было изменять её?

В город приехал человек, который привёл в порядок все дела, спас фирму, поставил на место всех членов семьи и успокоил волнение города.

Шельдруп Ионсен вернулся домой.

В самом ли деле он привёл всё в порядок? В некоторых делах он всё же вызвал беспорядок. Ах, этого нельзя было избежать! Люди постоянно толкают друг друга с дороги и переступают друг через друга. Одни падают и служат мостом для других, некоторые из них тонут, именно те, которые не выдерживают толчков. А те, которые остаются наверху, процветают и благоденствуют. Так создаётся бессмертие жизни и всё это хорошо знали женщины у колодца.

Шельдруп Ионсен, приехавший из Нового Орлеана, не выказал особенного добродушия и кротости. Он не сказал дурного слова Бернтсену, но отца всё же привлёк к ответу.

Консул никак не мог понять, за что он должен расплачиваться? Слыхано ли что-нибудь подобное? Ведь он же настоятельно просил Бернтсена не забыть о страховке!

— А сам ты что же думал? — возразил Шельдруп. Не стоило пускаться в дальнейшие объяснения с таким глупым сыном, с таким упрямым, современным сыном! Он явился сюда из другого мира. Он перелистывал отцовские конторские книги, как будто только для того, чтобы находить там ошибки. Разве у консула было мало дел, о которых он должен был думать? Разве он не возвышался над всем городом, не был консулом двух государств и не должен был вовремя посылать свои донесения?