Женщины у колодца - [59]

Франк ушёл от своего бывшего директора довольный и в повышенном настроении духа. Хотя Франк и не говорил ему, какую профессию он намерен избрать в будущем, но старый учитель почему-то был твёрдо уверен, что он выберет филологию. В сущности это было безразлично, лишь бы он много читал и учился, что он и делал теперь. Дома он поражал своей учёностью, прочитывая и переводя английские надписи на пустых консервных банках и коробках. Только однажды, когда он принёс пустую жестянку от консервов, на которой была английская надпись, и спросил их, как они думают, что там написано, мать, взглянув на жестянку, сказала: «Вероятно, лососина?» — «Да, — отвечал Франк, — но это не по-английски». Ему было досадно, что мать, которой была знакома эта надпись ещё с того времени, как она служила у Ионсена, прочла её по-английски: «Alaska salmon», и, таким образом, своими практическими познаниями посрамила его учёность. А отец, который был матросом и много знал, важно произнёс:

— Аляска — это такая страна. Я же знаю, что такое Аляска!

Но в других случаях Франк торжествовал и поражал родителей своими знаниями языков. Абель, сидевший тут же, скромно молчал и на одно мгновение его старший, учёный брат почувствовал к нему сострадание. Он только что вернулся домой и вовсе не хотел возвышаться перед ним и потому сказал ему:

— Тут нет ничего удивительного, Абель. Ты знал бы столько же, сколько и я, если б ты учился!

Абель только смущённо улыбнулся и покачал головой.

Как-то вечером Оливер пришёл домой и после ужина Франк опять должен был демонстрировать свои познания в английском языке. Оливер пришёл в восторг и воскликнул:

— Нет! Иметь такую голову на плечах, какую имеет его сын Франк — это лучше всего на свете!

Почувствовала ли Петра ревность в эту минуту? Она вспыхнула и, задрав голову, возразила:

— Твой сын?

Оливера точно сразил удар. Он весь как-то съёжился и его жирные пальцы безжизненно остались лежать на столе.

Но Петра спохватилась и пояснила:

— Это ведь не только твой сын, а также и мой!

Мало-помалу Оливер оправился.

— Ну да, конечно. Кто же может в этом сомневаться? Он также и твой сын!

К Оливеру опять вернулось его всегдашнее самодовольство. Он не хотел делать различия между своими сыновьями и потому, притянув к себе Абеля, сказал:

— Да, мои мальчики, если мне удастся хорошо поставить вас в жизни, помочь вам приобрести полезные знания или же стать учёными, то обязанность моя будет исполнена. Больше я уже ничего не могу сделать!

Но Франка не удовлетворяли такие демонстрации своей учёности в узких рамках собственного семейства. Он вытаскивал свои учебные книги и в особенности поражал их математическими терминами. Все смотрели на него, выпучив глаза.

— Неужели вы всё это должны учить? — спросил его Оливер.

— Да, мы всё должны учить! — отвечал Франк. Он уже далеко поднялся над своим общественным положением и окружающие его не понимали.

— Наверное тут нет ни одной иностранной газеты, в этом городе? — спросил он Абеля.

— Я не знаю, — отвечал Абель. — Но городской инженер получает газеты.

— Иностранные? На иностранных языках?

— Этого я не знаю. Но я видел норвежские газеты.

— Норвежские? — с презрением заметил Франк. Однако, в этом маленьком прибрежном городке каждый понимал кое-что по-английски. Да и как могло быть иначе?

Но Франк знал слишком много и потому ему не с кем было говорить. Он должен был сам себя спрашивать и сам себе отвечать, сам разговаривать с собой и молча верить. Иногда у него вырывался стон. Это был стон закованного в цепи.

Абель был поразительно прост. Он мог взять книгу в руки и спросить брата:

— Это что за книга?

— Латинская книга. Ты этого не поймёшь.

— А! Значит, она напечатана по-латински.

Франк не отвечал ничего.

— Не хочешь ли ты в воскресенье поехать с нами на лодке? — спросил его Абель.

— А кто же поедет с вами?

— Целое общество, — отвечал Абель, — Маленькая Лидия едет с нами.

— Маленькая Лидия! — повторил насмешливо Франк.

Удивительно глуп этот Абель! Он не чувствует никакого восторга, когда читает книги, и мыслит, как кузнец. Но Франк никогда не интересовался поездками на лодке, а теперь тем более, так как привык оставаться сам с собой. Он даже избегал общества Рейнерта, хотя они были оба студентами и раньше разгуливали вместе. Но Рейнерт слишком уж высокомерно и развязно держал себя на улице. Он носил пальто и на цепочке медальон напоказ и разговаривал, как совершенно взрослый мужчина. Однажды, встретив Фию Ионсен на улице, он поклонился ей и сказал какую-то любезность. Это было уже чересчур, и Фиа молча прошла мимо него. Франк стоял поблизости и Рейнерт хотел и его впутать, поэтому он громко засмеялся и нахально обратился к нему:

— Видал ты, Франк?

Франк тотчас же повернул домой.

Нет, у него было другое дело! Он вовсе не имел намерения шататься с Рейнертом по улицам, раскланиваться с девушками и дамами и провожать их домой. Пустое развлечение! Вместо этого, он иногда шёл на верфь, к Генриксену, который питал большое уважение к такому учёному юноше, как Франк. Порою Франк ходил гулять со старшей из его дочек, Констанцией, и рассказывал ей про другой неизвестный ей мир, другие страны. Констанца была ещё маленькая девочка, но очень понятливая и с большим вниманием слушала его. Да, это были такие приятные прогулки! Франк держал себя у Генриксенов, как настоящий образованный и серьёзный молодой человек, с хорошими манёрами. Его товарищ Рейнерт был совсем другой. Он вёл себя легкомысленно и у него являлось порой желание громко засвистеть или запеть на улице. Но Франк воздерживался от всяких увлечений.