Женщины-масонки - [92]

Стало быть, когда она отправилась в Эперне и узнала об этой болезни и об этом разорении, она воспользовалась этим, чтобы предотвратить опасность.

Разорение как-то предотвращено.

Болезнь каким-то образом использована.

На этом Марианна не остановилась; она пошла дальше и зашла так далеко, что докопалась до несомненной истины.

Для нее стало очевидно, что маркиза де Пресиньи хочет сделать свою племянницу франкмасонкой и что для достижения этой цели она устремила свои взоры на госпожу Баливо. Тут Марианна затрепетала, ибо ей было неизвестно, что эта комбинация совершилась по воле случая. Она подумала, что маркиза купила жизнь несчастной женщины, и стала искать способ аннулировать эту чудовищную куплю-продажу.

И вот однажды вечером по окончании богослужения, в ту минуту, когда мадемуазель Анаис Баливо окунула пальцы в чашу с освященной водой, к ней подошла старая женщина, черты лица которой трудно было различить под черным головным убором, и тихо сказала:

– Следите за вашей матушкой: она хочет покуситься на свою жизнь.

Анаис застыла от ужаса. Когда же она пришла в себя и открыла рот, чтобы расспросить эту женщину, она никого не увидела подле себя.

Это зловещее предупреждение сперва вызвало у нее недоверие, ибо она с ее чистой душой не могла смотреть на самоубийство иначе, как на некое страшное и последнее убежище, в которое скрывается преступление от угрызении совести, а она слишком хорошо знала жизнь своей матери, чтобы У нее могла возникнуть хотя бы тень подобного подозрения.

Однако Анаис принялась наблюдать за матерью с неослабным вниманием; она следила за ее поступками, обдумывала каждое ее слово и очень скоро заметила, что мать удвоила свою нежность к ней; это вызвало у Анаис невыразимый ужас.

А между тем действие печальной драмы развивалось.

Госпожа Баливо стала щедрее, чем когда бы то ни было, расточать дочери ласки и улыбки; каждую минуту, при каждом удобном случае она сжимала дочь в объятиях, смотрела на нее с наслаждением, проводила целые дни, посвящая дочь в хозяйственные дела и давая ей советы, и все это – все эти взгляды, все эти интонации – вызывали у Анаис такое волнение, какого она доселе не испытывала никогда в жизни.

– Можно подумать, что вы собираетесь меня покинуть, матушка,– сказала как-то Анаис, пристально глядя на мать.

– Нет, нет, но нужно, чтобы ты знала все обязанности хорошей жены.

В другой раз госпожа Баливо занималась своими собственными драгоценностями, свадебными уборами, своими кружевами и платьями, оставшимися от былых времен; госпожа Баливо извлекала их из глубины тех таинственных провинциальных шкафов, тех семейных ковчегов, в которых покоятся воспоминания о счастливых днях, о скромном кокетстве, о трогательной роскоши; это была та священная дарохранительница, которую нельзя раскрыть без умиления.

Госпожа Баливо переворошила все эти сокровища, а затем принялась раскладывать на коленях своей дочери жемчужные ожерелья – жемчуг их потускнел от времени,– великолепный гипюр, который надели всего один раз, футлярчики с драгоценностями, вышитые платки – все те интимные сокровища, которые все еще хранят сладкий аромат прошлого.

При каждом из этих подарков госпожа Баливо, казалось, ждала, что дочь вскрикнет от восторга или всплеснет руками в радостном изумлении. Но вместо этого Анаис молча погрузилась в глубокое раздумье.

– Увы! – сказала обескураженная госпожа Баливо.– Ты, видно, считаешь, что все это недостойно твоей юности и красоты, так ведь?

– Ах, матушка! Как могли вы это подумать?

– Но в таком случае почему ты молчишь, почему ты так холодно принимаешь мои подарки?

– Что ж, признаюсь вам, раз вы того хотите: мне кажется, что я получаю от вас наследство.

– Что за странная мысль?

– Почему же вы отказываетесь от драгоценностей? Ведь мне было бы так приятно видеть, что вы их надеваете!

– Ты выходишь замуж, и теперь твоя очередь блистать, не так ли?… Неужели ты хочешь, чтобы я, в моем возрасте и с моими седыми волосами, прибегала к этим ухищрениям кокетства?

– В вашем возрасте, матушка? Но ведь здесь все считают, что вы выглядите так же молодо, как я!

Госпожа Баливо улыбнулась.

– Поверь мне, дорогая Анаис,– заговорила она,– единственное счастье, которое мне еще осталось,– это видеть, что я возрождаюсь в тебе и как женщина, и как мать.

– А вам не страшно будет видеть, что я принадлежу другому?

– Нет: я заранее знала, что свою любовь ты поделишь между ним и мною поровну… Но посмотри на эти вышивки: красивее их нет во всем Эперне. Я уверена, что они приведут тебя в восхищение.

Но Анаис и не взглянула на них.

– Хочешь примерить?

– Как вам угодно, матушка.

Вышивки выпали из рук опечаленной госпожи Баливо.

– Наверно, они вышли из моды,– почти робко пролепетала она.– Я почти не выхожу из дому – конечно, я понятия не имею о том, что теперь считается красивым и роскошным. Прости меня. Этьен, однако, частенько говорил мне, что эти вышивки великолепны. Правда, это было очень давно. Бедная рухлядь!

– Матушка, я хочу сказать вам одну вещь; эта мысль покажется вам безумной и безрассудной, но…

– Говори, говори!

– …но эта мысль преследует меня неотступно; я должна избавиться от нее: она слишком сильно меня мучает.