Женщины-масонки - [2]

Он взвел курок карманного пистолета и прицелился.

Пуля, вероятно, исчезла в саду, ибо минуту спустя он снова увидел обоих мужчин за оградой, на лошадях, и, прежде чем успел взвести курок второго пистолета, всадники скрылись из виду.

– Эх, растяпа! – сказал он себе.

Вернувшись в спальню, он увидел там кучера: кучер, привлеченный выстрелом, в ужасе стоял посреди комнаты.

– Господи, помилуй! Что здесь творится, сударь?

– Зажги вторую свечу и обойди весь дом сверху донизу, а я помогу этой несчастной женщине. Ступай скорее, а потом расскажешь мне обо всем, что увидишь.

– Хорошо, сударь.

Оставшись наедине с госпожой Абади, господин разрезал веревки, которыми она была привязана к креслу. Затем он осмотрел ее раны, но она грустно покачала головой. Госпожа Абади поднесла руку к горлу: она еле-еле могла говорить. После долгих усилий она попросила воды.

Пока она жадно пила, он разглядывал ее. Должно быть, когда-то госпожа Абади была очень красива, и до сих пор черты ее лица хранили выражение силы.

– Спасибо, сударь,– сказала она, возвращая ему стакан и, в свою очередь, глядя на него с величайшим вниманием.

– Вам лучше?

– Да… но для меня все кончено,– отвечала она с улыбкой.

И, расстегнув рубашку, она показала ему грудь, пронзенную в трех-четырех местах.

Он отшатнулся.

– Надо немедленно послать за врачом,– сказал он,– и я…

– Нет, нет! Останьтесь!– живо вскрикнула она.– Останьтесь! Врач придет, быть может, слишком поздно… а мне необходимо поговорить с вами.

В эту минуту послышались тяжелые, быстрые шаги кучера.

Кучер был потрясен.

– Ну что?– спросил господин.

– Ах Ты, Господи! Они разодрали всю мебель, все разграбили, все растащили!

Если бы кто-нибудь посмотрел в это мгновение на госпожу Абади, его удивил бы ее отрицательный жест, а кроме того, он заметил бы, что взгляд се невольно устремляется в ту сторону комнаты, где блестело зеркало, о котором мы уже упоминали.

– И это еще не все! – продолжал кучер, который словно отчего-то колебался.– Вы знаете…

– О чем?

– Служанка…

– Я знаю,– пролепетала госпожа Абади.– Несчастная Жозефина!… Она хотела защитить меня… пыталась кричать… и ее убили.

– Да, сударь, она там… Вот ужас-то!

– Скорей поезжай в Экуан… Нет, лучше в Сен-Дени! Обратись к правосудию! Нельзя терять ни минуты!

Услышав этот приказ, госпожа Абади зашевелилась в кресле и попыталась протянуть руки, словно хотела удержать кучера, который поспешил было исполнить поручение.

– Нет! – приглушенным голосом вскричала она.

Мужчины удивленно переглянулись.

– Не сейчас! – прибавила она.– Не надо правосудия!

– Но вы должны сделать заявление!

– Хорошо… но сначала вам… сначала вам! А потом, если хватит сил… Ох, дайте воды!

– Пожалуйста!

– А теперь,– напившись, прошептала она,– отошлите, прошу вас, этого человека!

Господин сделал кучеру знак удалиться.

Странно, что художники, ищущие вдохновения в произведениях романистов и поэтов, не ощущают влечения к реальной жизни, столь обильной поэзией и ужасами. К примеру, сцена, которую описываем мы, обладала решительно всем, что может вдохновить богатую палитру художника: здесь были и контрасты света и тени, и тайна, и смятение. Разорванные занавески и ткани с кровавыми следами пальцев были раскиданы по полу; мебель была разбросана; паркет был исцарапан сапогами. Глубокая тишина снаружи и светлая ночь, проникавшая в окно, оставшееся открытым, сливались с картиной убийства и подготавливали душу к тому, что еще будет произнесено и совершено.

– Я слушаю вас, сударыня,– сказал господин, оставшись наедине с госпожой Абади.

– Не пододвинете ли вы мое кресло к камину?… Вот так… Еще ближе.

Она подняла дрожащую руку и провела ею вдоль стены; палец ее дотронулся до какой-то кнопки, невидимой за гобеленом.

Зеркало, висевшее над камином, тотчас скользнуло по пазу, и за ним обнаружился стенной шкаф

– Сударь,– заговорила госпожа Абади,– я надеюсь, что вы окажете мне величайшую услугу… дайте мне клятву, просить о которой имеет право только умирающий.

– Говорите, сударыня, и, в чем бы ни заключалась ваша тайна, вы можете быть уверены, что имеете дело с человеком чести.

Казалось, ее успокоили эти слова.

– Откройте шкаф,– сказала она.– Там, среди других бумаг, лежит мое завещание, подписанное и засвидетельствованное. Завещанию этому будет дан обычный официальный ход, и речь идет не о нем. Там же лежат купоны ренты на предъявителя… И золото… Мешочек с двадцатью тысячами франков… Вы его видите?

– Да, сударыня.

– Быть может, вы небогаты,– продолжала она не без колебаний,– и потому было бы справедливо вознаградить вас за труды и неудобства, которые причинит вам моя просьба; возьмите эти двадцать тысяч.

– Это лишнее,– с улыбкой ответил он.

– Но почему же?

– Потому что у меня шестьдесят тысяч франков годового дохода, и этого вполне достаточно для моих нужд.

– Простите меня за бестактность,– сказала госпожа Абади.– А теперь я перехожу к самому главному: я чувствую, что мне нужно поторопиться. Видите шкатулку в глубине шкафа?

– Шкатулку?… Вижу.

– Дайте мне ее,– попросила госпожа Абади.

Он исполнил ее просьбу.

– Честь и интересы более чем сотни семейств заключены в этой шкатулке. Это священная вещь, которая была отдана мне на хранение и которую теперь должна отдать на хранение я. Как можно скорее передайте эту шкатулку ее сиятельству маркизе де Пресиньи.