Женщины-масонки - [17]

Ни жасмин.

Ни розмарин!

Над жасмином вьются пчелки,

А у елочки иголки!

Золотой помпончик

У моей подруги,

Самая красивая,

Выходи из круга!

И, как птичка, щебетала та, на которой останавливался палец! А какой чудесный хоровод водили девочки, когда кончалась игра! Они пели по порядку все хороводные песни, начиная с «Товарищей из Маржолена» и кончая песней «Вернулись с войны три солдата», и их чистые голоса раздавались в летних сумерках, их кудряшки подпрыгивали, и они– начинали снова и снова:

Фиалочка цветет

И снова расцветет…

А Мари-Анна смотрела на них своими огромными глазами.

На беду случалось и так, что отец и мачеха, возвращаясь с прогулки вместе с другими детьми, заставали Мари-Анну спящей. Тогда отец лупил ее прутьями, которые он собрал на островах, или изо всех сил хлестал ее веревкой. Весь квартал знал о жестоком обращении с девочкой, и весь квартал возмущался этим, но не нашлось человека, который за нее заступился бы,– ни булочник, живший в доме напротив, ни мясник, ни парикмахер, ни колбасник: у всех этих людей были дела с маляром, и никто не хотел портить с ним отношения своим заступничеством.

Подобное воспитание пагубно влияет на человеческую натуру; у человека остаются самые примитивные чувства да механическая, печальная привычка. Мари-Анна смутно понимала, что она является чем-то вроде вьючного животного, но мысль об освобождении от ярма не приходила ей в голову. Глубокая ночь царила и в ее разуме, и в ее душе, она ни о чем не задумывалась – у нее не было времени для размышлений,– она никого не любила и никого не ненавидела, даже отца; она только боялась его. Однако мы не можем обойти молчанием одну характерную ее черту, результат постоянных мучений, которым она подвергалась.

В доме, где жил маляр, в конце общего коридора, находилась квартира, где жило одно бедное семейство: муж, жена и маленькая девочка лет шести. Муж работал в порту Берси, жена была приходящей прислугой; оба они уходили утром, а возвращались вечером; малышку они оставляли одну и давали ей одно су на пропитание. Когда наступал вечер, девочка, боявшаяся темноты, всякий раз робко садилась у порога входной двери, поджидая родителей. Она была некрасива, и все ее существо излучало страдание. Одетая зимой в лохмотья из ситца, она совала руки под мышки, чтобы согреть их. Покорную скорбь этой позы нетрудно было разглядеть. Так вот: Мари-Анна, проходя по коридору, никогда не упускала случая дать ей затрещину или ударить кулаком. Девочка с криком убегала; Мари -Анны она боялась как чумы.

Какое тайное удовлетворение получала Мари-Анна, обращаясь с девочкой так же варварски, как с ней обращался ее отец? Существуют вопросы о том, как доходит человек до скотского состояния, которое повергает в трепет. Чудовищные радости людей, состоящие в том, чтобы мстить не виновным, а невинным! Некрасивое личико этой бедняжки, его грустное выражение – ничто не могло смягчить Мари-Анну, которая, причиняя боль девочке, казалось, говорила: «Я тоже заставляю кого-то страдать!»

Мари-Анне исполнилось двенадцать лет.

Она любила петь. Она с поразительной быстротой запоминала мотивы, которыми терзали уши шарманщики.

Эта рано обнаружившаяся способность поразила учителя музыки, проживавшего на четвертом этаже. Он предложил родителям развить способность Мари-Анны и, так как он предлагал свои услуги бесплатно, то легко получил их согласие. Каждый день, закончив свою тяжелую домашнюю работу, девочка садилась за фортепьяно учителя. Счастливая, очарованная, она, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, ловила каждое его слово с такой жадностью, с таким трепетом, с таким благоговением, с таким вниманием, которые свидетельствуют об истинном призвании.

Успехи Мари-Анны были столь велики, что учитель отправился к некоему музыкальному издателю, известному своими «идеями», и попросил прийти послушать его ученицу. Мари-Анна пела в присутствии этих двух мужчин, которые, будучи в глубине души очень ею довольны, воздерживались от похвал. Издатель сидел с каменным лицом, положив руки на набалдашник своей палки, и так внимательно смотрел на девочку, что она смутилась; лишь время от времени он отбивал такт ногой. Она пела им около часу, после чего, нимало не обласкав Мари-Анну, они попросили ее уйти.

Мари-Анна плакала, вообразив, что у нее нет таланта.

У издателя «с идеями» и учителя состоялся весьма продолжительный разговор, после чего оба явились к отцу и мачехе Мари-Анны.

Эти четыре особы заключили весьма оригинальный договор; впрочем, подобные договоры отнюдь не являются редкостью в наше время.

Супруги Рюперы продали Мари-Анну.

Они продали ее за определенную сумму и на определенное время, другими словами, до ее совершеннолетия.

До своего совершеннолетия Мари-Анна становилась собственностью музыкального издателя, который взял на себя обязательство обучить ее, отдать в Консерваторию, получать для нее ангажементы, словом, продвигать ее на свой страх и риск.

Но вся прибыль, которую мог принести талант Мари-Анны, вплоть до истечения срока договора, поступала музыкальному издателю.

Это было нечто вроде аренды на определенное время какого-нибудь земельного участка.