Женщины-масонки - [133]

С этими словами врач встал: это был вежливый намек на то, что господин Бланшар может удалиться.

Но господин Бланшар был не вполне удовлетворен.

– Рискуя показаться вам совершенно сумасшедшим,– заговорил он,– я все-таки хочу в последний раз воззвать к вашей порядочности. Я не верю в то, что я сумасшедший, мне это совершенно ясно – не улыбайтесь, пожалуйста. Но, с другой стороны, в этом доме вы всемогущи, в этом нет ни малейшего сомнения. И перед лицом этих двух фактов я очутился в величайшем затруднении; благодаря моему происхождению, моему состоянию и самому себе я сохранил такие знакомства в свете, которые я вполне мог бы вмешать в эту историю. Только одно соображение меня и удерживает от этого: я не хочу, чтобы мое сопротивление столкнулось с вашей убежденностью. В этом положении судьей должны быть вы. Я со всем доверием вверяю себя вам. Действуйте так, как вам повелит ваше сердце и ваша честь.

– Что ж, благодарю вас за этот знак уважения,– сказал врач.– Я от всей души надеюсь, что раскаиваться в этом вам не придется.

Тут они расстались.

Орден женщин-масонок побеждал даже в Шарантоне. Для господина Бланшара это было очевидно. Он решил, что будет благоразумно дать пройти грозе, которую вызвал он сам.

Но через некоторое время с господином Бланшаром произошло такое неимоверное чудо, что наше перо, опытное в исследованиях всякого рода, отказывается описать это чудо подробно. Быть может, лучше всего взять быка за рога и сказать попросту: мало-помалу господин Бланшар привык к Шарантону. После того, как он обдумал все планы побега, после того, как он решил соорудить веревочную лестницу из простыни и прорыть подземный ход с помощью гвоздя, странное чувство возникло у него в душе. В одно прекрасное утро он понял, что чувствует себя превосходно, что воздух кантона бесконечно ему нравится, что в Клубе он скучал гораздо больше и что Шарантон гораздо лучше, чем О'Бонн или даже флорентийская вилла.

Однообразие, которого он так страшился, не коснулось его в этом доме, где душевная и физическая жизнь состояла из сплошных перемен. Не проходило и часу без того, чтобы кто-нибудь из пансионеров не рассказал ему какого-то эпизода, достойного интереса с любой точки зрения, или не задал ему вопроса, философскую суть которого оставалось только увидеть под непривычной формой. Ум господина Бланшара мало-помалу пополнился новыми мыслями, разложенными, если можно так выразиться, по ящичкам, а в этих ящичках со временем возникли новые мысли, непостижимые для всех, кроме его самого. Особого рода спиритуализм завладел им незаметно для него самого и постепенно стал для него единственной возможностью счастливого существования. Где еще встретил бы этот одержимый наблюдатель столь разнообразные предметы изучения, столь неисчерпаемые источники? Между миром и Шарантоном он замечал одну-единственную разницу, и разница эта всецело была в пользу последнего: она заключалась в том, что здесь пороки и недостатки, по крайней мере, не скрывались, они почти гордо отвергали разум, который их сдерживал.

Если он начинал чувствовать, что пресыщается, он просил – и легко получал разрешение,– чтобы его перевели в другое отделение. При виде вновь прибывшего пансионера господин Бланшар ощущал особенно глубокое удовлетворение. Поговаривали, что он, желая заселить свое отделение по своему вкусу и желанию, имел не одну беседу с одним из тех коммивояжеров, о которых мы упоминали выше, и что он обещал ему кругленькую сумму за каждого нового сумасшедшего, которого он привезет в Шарантон.

Эта любовь к жизни вне общества дошла до такой степени, что через некоторое время господин Бланшар уже и не помышлял о том, чтобы вернуть себе свободу. Правда и то, что никто и не помышлял о том, чтобы ее ему предоставить. Кое-кто из его друзей сумел все-таки обнаружить его убежище и попытался навестить его, но им было сказано, что господин Бланшар никого не ждет и никого не хочет видеть. И это была правда.

Потерял ли господин Бланшар рассудок в самом деле? Получил ли он взамен счастье, за которым он так долго гнался?

Эразм Роттердамский ответил бы: «Да». Мы же удовольствуемся тем, что, подобно Монтеню, скажем: «Быть может».

XXXIV ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Однажды утром какой-то человек, одетый в черное, печальный, суровый, человек, бледность которого свидетельствовала о продолжительной болезни, явился к ее светлости маркизе де Пресиньи.

Это был Филипп Бейль.

Маркиза молча протянула ему руку, но он стоял неподвижно и, казалось, даже не заметил этого.

– Что с вами, Филипп?– спросила маркиза.– Разве слезы, которые мы проливали о нашем ангеле, не сделали наши семейные связи еще более тесными?

– Слезы, которые мы с вами проливали, сударыня, лились из разных источников. Ваши слезы, конечно же, текли от раскаяния.

– От раскаяния, Филипп? Я вас не понимаю!

– Разве не вы главная виновница гибели Амелии?

– Я?!– вскричала ошеломленная маркиза.

– Если не как тетка, то, во всяком случае, как Великий Магистр!

– Говорите тише, Филипп! Вы очень неосторожны!

Филипп презрительно улыбнулся.

– Я ничего не боюсь, сударыня, и я говорю вам во весь голос, что ваш Орден убил мою жену!