Женщины-легенды - [83]

Кто знает, не тогда ли Агриппина обратилась к предсказателям с вопросом о будущей судьбе сына. Ответ был неожиданным: будет властвовать, но убьет мать.

Услышав это, Агриппина воскликнула: «Пусть умерщвляет, лишь бы властвовал!»

Казнь Мессалины изменила ситуацию при дворе императора. Снова на первый план выдвинулись могущественные вольноотпущенники: Нарцисс, сыгравший решающую роль в заговоре против Мессалины, Паллант, обладавший огромным состоянием в 300 миллионов сестерциев, и Каллист, чей апогей владычества приходился еще на время правления Калигулы и который был в числе заговорщиков, погубивших его (не благодаря ли ему, сделавшему ставку на Клавдия, тот и стал императором?). Именно они занялись поисками новой жены для 58-летнего Клавдия. Каждый из этой троицы предлагал свою кандидатуру, прекрасно понимая, что с помощью ставленницы он будет иметь неограниченное влияние на слабовольного императора, подчинявшегося прихотям каждой своей супруги. Нарцисс предлагал Клавдию снова взять в жены его первую супругу Элию Петину, родившую ему сына Друза и дочь Клавдию (которая, как был уверен сам Клавдий, была дочерью не его, а вольноотпущенника Ботера). Нарцисс уговаривал императора забыть его прежние ссоры с Петиной, уверяя, что общие с Клавдием дети принудят ее по-матерински относиться и к двум другим его детям от злосчастной Мессалины — Октавии и Британнику. Клавдий, казалось, соглашался, но тут же признавал правоту Каллиста, заверявшего его, что лучшей жены для него, чем дочь бывшего консула Марка Лоллия Лоллия Паулина, не найти. По словам Каллиста, Петина неизбежно возгордится уступкой императора и будет испытывать ревность к детям от Мессалины, а вот бездетная Лоллия сразу же заменит им родную мать. Но в дело вступал Паллант, и Клавдий уже верил, что его женой должна быть именно Агриппина, равная по знатности самому Клавдию, — она приведет с собой в императорскую семью внука любимого народом Германика. Да и, кроме того, Агриппина в расцвете сил — ей 33 года, она прошла большую школу искусства любви, а браком с Гнеем Домицием доказала свою плодовитость.

Клавдий долго колебался. И тогда Агриппина прибегла к женским чарам. «К женщинам страсть он питал безмерную», — сказал о Клавдии Светоний, не устоял он и перед соблазнами своей племянницы. То, чего трудно было достигнуть ее соперницам, Агриппина добилась легко — ведь она часто посещала Клавдия как близкая родственница. Уже тогда она предприняла энергичные меры для обеспечения будущего своего сына. Союз с Клавдием Агриппина решила подкрепить браком детей — ее Луция Домиция и Октавии, дочери императора от Мессалины. Однако здесь существовало серьезное препятствие — Октавия была уже обручена с Луцием Силаном, весьма известным в Риме молодым человеком, к тому же осыпанным благодеяниями Клавдия.

Но Агриппину это не остановило. Первая проба власти (хотя о ее связи и будущем браке с Клавдием ходили лишь слухи) оказалась для нее успешной. Цензор Вителлий, ранее ревностно выполнявший злокозненные прихоти Мессалины и сумевший увернуться от расправы, которая последовала за разоблачениями ее скандальных похождений, быстро уловил главные изменения в расстановке сил придворного окружения и сам предложил свои услуги новой восходящей фаворитке. Человек, в чьи обязанности входил контроль над нравственностью граждан, уже неоднократно в угоду власть имущим возводил лживые обвинения на неугодных им людей. Так было и в этот раз. Вителлий обвинил Силана в кровосмесительной связи с собственной сестрой. Пользуясь своими правами, он исключил оклеветанного жениха Октавии из сенаторского сословия. Обеспокоенный Клавдий немедленно объявил Силану, что брак его дочери с таким опозоренным человеком состояться не может. Оскорбленный и бессильный бороться с клеветой Силан вскоре покончил жизнь самоубийством. Для Вителлия это была очередная жертва его интриг, для Агриппины — первая в ее карьере императорской супруги, ибо самоубийство Луция Силана произошло в день ее свадьбы с Клавдием.

Правда, здесь не обошлось без серьезных препятствий. По римским законам брак дяди и племянницы считался кровосмесительным. Но ведь была известна старая латинская поговорка: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». И снова сыграл свою роль услужливый Вителлий. Он произнес пламенную речь перед сенатом, витиеватое содержание которой в своей сущности все же недалеко отходило от смысла известной поговорки (хотя в роли Юпитера в ней фигурировали императоры — Октавиан Август, отбивший уже беременную Ливию Дру-зиллу у ее первого супруга, и сам Клавдий, как олицетворение «истинной скромности»). После речи Вителлия сенаторы дружно потребовали брака Клавдия с Агриппиной; раздавались даже голоса, что если император будет колебаться, то его следует женить силой. Собравшаяся толпа также стала умолять Клавдия жениться на его племяннице. Дело было сделано — отныне такие браки не признавались кровосмесительными.

Свадебные торжества совпали с наступлением январских календ. На свадебном пиру Клавдий словно не замечал своей новой супруги — все его внимание было привлечено к многочисленным и изысканным кушаньям, которые он поглощал с неимоверной жадностью. Вид его был отвратителен: Клавдий сладострастно чавкал, отрыгивал в те редкие минуты, когда отрывался от пищи, не стесняясь, пускал ветры. Наконец вспотевший толстый император откинулся навзничь, широко раскрыв рот, — тут же прислуга сунула ему в рот птичье перо, дабы властитель смог опорожнить свой желудок. Кто знает, не тогда ли Агриппине пришла мысль отравить того, брака с кем она так упорно добивалась? Можно только догадываться, что испытывала она в брачную ночь в объятиях этого похотливого старика со слюнявым ртом, большим мокрым носом и трясущейся головой. Через 6 лет она избавится от опостылевшего ей супруга, но тогда, преодолевая отвращение, она отдавалась ему с притворной страстью и показным восхищением перед его мужественностью и красотой. Агриппина должна была заменить Клавдию неистовую Мессалину, и она добилась своего. Но последний жестокий урок, полученный соперницей, постоянно довлел над ней — необходим был образ целомудренной супруги, и она несла эту личину; ее внебрачные связи были продиктованы не поиском удовольствий, которых жаждала ее еще цветущая натура, а точными расчетами в сложной сети придворных интриг. Не жажда наслаждений, а безудержная жажда власти была путеводной звездой этой женщины.