Женщины Кузнецкстроя - [32]

— Валя, мы сейчас будем проезжать — там будет ямочка, где брали белую глину, а дальше — колодец.

— Откуда ты это знаешь?

— Во сне видела.

Мне сны детства снились.

Цирка здесь раньше такого не было, был цирк шапито. Приехал муж моей сестры, и мы пошли в цирк-шапито. Было представление, выступал Дуров. Читал стихотворение. Мне приснилось это стихотворение, и я его во сне выучила: “Погаснет свет, и нам пора простится. Собраться в путь пора и вам, и мне.

И мне, быть может, публика приснится,

А вам, быть может, Дуров па слоне.”

Вот вы знаете, я ведь много стихов учила в школе. Я вообще поэзию любила. Но это стихотворение я ведь не забываю. Вот чем это объяснить?

С детства я как-то тянулась к очагам культуры. В Новокузнецке был один-единственный дом Пионеров и школьников. Он располагался напротив автобазы

КМК — через дорогу. Мы приехали в Сталинск в 1932 году. И вот, как ручейки стекаются в реку, в этот очаг культуры со всего города стекались дети. Сначала я ходила в театральный кружок, а потом в танцевальный.

С восьми лет я жила в Сталинске. Только уезжала в Новосибирск поступать в театральное училище. А вместо театрального закончила медицинское. Со второго курса ушла на фронт. Началась война. А было мне семнадцать лет, но я прибавила себе годок и ушла на фронт. На фронте работала фельдшером, лаборанткой санитарного взвода. Звание у меня было — лейтенант медицинской службы. Один случай. Когда освободили Кировоград и к нам из одного полка стали поступать тифозные больные, а были мы в обороне. Меня послали ликвидировать очаг сыпного тифа в один из артиллерийских полков второго дивизиона. Дали три дня. Надо было всех солдат вывезти, белье, которое было на них, все уничтожить , в землянках или окопах, где они там жили, сделать дезинфекцию. Я поехала. И сделала не за три , а за два. Все быстро так организовали с фельдшером этого дивизиона, и я вместо того, чтобы повернуться и вернуться в медсанбат, свои стопы направила в Кировоград, потому что мы слышали, что там уже работают парикмахерские. Я пошла сделать себе завивочку. Командир нашего медсанбата позвонил и спросил, как там идет санобработка, — ему ответили, что все уже закончили, и она (это я) ушла. И сутки меня нет. Где я? Или я по дороге заблудилась и к немцам попала, или вообще потерялся человек. И когда трое суток прошло, и я пришла: «Товарищ командир, разрешите доложить: ваше задание выполнено!» — он меня, конечно, отругал как следует. Этот случай, что я бегала завивку делать, — его ведь по-разному можно истолковать: чем вы там занимались на фронте? Но хотелось и на войне красивой быть. А завивка удалась. Сколько же я просидела там — а там ведь и военные, и гражданские... Ведь подумала бы: много народу, иди ж ты домой! Но это ж мы на попутных добирались, там, может быть, километров 70, а то и 100. И я сидела упорно: завивку сделаю! Нет, будут кудряшки!

И когда командир батальона сказал:

— А это что ж за кудряшки? — то я стояла и плакала: я в парикмахерской была. Потому что наивность и детство были, и, может быть, даже легкомыслие было... Ведь могла заблудиться и пойти не в ту сторону от этого дивизиона — там же пе-редовая-то недалеко... Раньше, когда мы помоложе были, нас приглашали в Воронеж, Харьков, и в Обояни, то есть те города, которые мы освобождали. Кишиневская битва была и Корсунь-шевченковская, нас приглашали и в эти города. И где бы мы не встречались, мне все напоминали: «А помнишь ты бегала делать завивку?».

...Штаб по расформированию медицинских работников находился в Австрии, примерно в 40 км от Вены. Мы поехали туда, чтобы демобилизоваться. А начдив мне сказал, что меня не демобилизуют, потому что я фельдшер-лаборант, а здесь много госпиталей, и лаборанты нужны клинические анализы делать, продукты обследовать. Он дал такую бумагу, чтобы, если не демобилизуют, вернуться снова в свою дивизию.

И когда со мной стали беседовать, сказали, что меня демобилизовать не могут, что я должна работать в Вене, в госпитале, который там будет еще долго, вместе с центральной группой войск. Так я там давай реветь, что я хочу домой, в Сибирь, — и, пожалуйста, меня отпустите в родную дивизию (я знала, что они должны выезжать в Союз). Меня уговаривали, уговаривали:

— Да ты что, да ты будешь в Вене жить, да ты здесь 10 лет проработаешь, — и тебе хватит на всю оставшуюся жизнь. Есть у тебя жених?

— Нет, я его похоронила.

— И жениха тебе здесь найдем!

— Нет, я только в ту дивизию.

Приехала в ту дивизию. Там говорят:

— Ревет как белуга, пусть едет в свою Сибирь.

В общем, из Венгрии мы выехали под Пятигорск. Стояли в Горячеводске, стали открываться санатории, я опять:

— Хочу в Сибирь!

Всех демобилизовали, осталась я одна в минометном полку из девушек. Ну, и демобилизовалась, конечно.

Приехала — ни кола, ни двора. Ничего у меня не было. Вот я сейчас на девочек смотрю у меня к ним белая зависть.

что они могут так красиво одеваться. Потому что в то время, когда я могла ножки свои красивые показать, я ходила в кирзовых сапогах. На нас же смотрели и все видели, какие мы красивые. У Симонова есть такие слова (стихотворение "Сын"), примерно: "Да я ее и не видел в платьях. Все больше в сапогах кирзовых, санитарной сумкой, на дорогах войны, где орудия бьют во всю глотку. В чем красоту ее увидел, — в том как вела себя смело, может, в том, как любить умела. А что очень любила — так это так. Что было, то было, хотя он и не скрыл, что женат..."