Женщины, которые меня… научили готовить - [58]

Второй момент – синдром рассеянного внимания. Для тебя это работа. Отвлекаясь на человека, который, в принципе сделал тебе уже всё, что мог, рискуешь упустить еще «необилеченного» пассажира. А значит – потерять деньги. Ну и в-третьих, надоело. Я просто наливаю пиво, иногда делаю отстойные по вкусу коктейли и мечтаю, чтобы всё это поскорее закончилось! Но гребанная hospitality диктует свои условия. Надо слушать и вникать. Потому что они заказывают музыку. А чаще всего сами ее и исполняют. Наше дело слушать.

И вот, в один из таких периодов грезится мне сон. Появляется на пороге дома пантера. А лицо Тины моей.

Севший за стойку мужик явно был из когорты французов, заполонивших в августе остров. Но, с другой стороны, что-то незримо выделяло его из тех, кто любит ломать зубочистки на тысячу кусочков. Немного застенчивый, он долго стоял перед входом, словно решаясь на какой-то опрометчивый шаг.

– Something to drink?

– Yes. Do you have any Port?

– Yes, of course. The famous is Old Invalid from Sandemans.

– Super! «Старый инвалид», – вдруг на чистом русском француз подвел черту под моими сомнениями:

– Точно, «Старый инвалид». – Я искренне обрадовался, что на этом проклятом райском острове кто-то еще может оценить напиток не только по вкусу, но и по названию. Особенно, если он русский.

– Владимир, – представился гость, хотя совершенно спокойно мог этого не делать. Ибо по-другому его звать просто не могли. Классический Владимир сверкал загоревшей лысиной, очки в тонкой оправе безуспешно маскировали хитрые жуликоватые глаза. Простое русское лицо не сулило ничего позитивного, такие обычно встречаются в окружении играющих в наперстки. Эдакие «подсадные Вовы». Стандартные черты лица, которые забываются сразу же, как только ты отводишь от них взгляд.

– Очень рад, я – Александр, – представился я в ответ. – Какими судьбами в наш заброшенный рай?

– Да работу ищу, только вернулся из Вьетнама. – Владимир вдруг неожиданно отодвинул стакан с портвейном. – Нет, спасибо, мне никак нельзя. Я только понюхать.

С этими словами он аккуратно, словно боясь обидеть, чуть приобнял только что отодвинутый рокс с порцией «Старого инвалида». Потом немного покрутил его в руках, словно станцевав известный только им двоим танец, и осторожно поднес стакан к лицу. Вдыхал он портвейн со всеми присущими настоящим ценителям ритуалами: блаженно закрыв глаза сначала втянул воздух вокруг бокала, выдохнул почти мгновенно воздух ртом в сторону, искривив при этом губы в жуткой гримасе. Потом, воспользовавшись секундным вакуумом, он жадно сунул нос глубоко в стакан и задержал дыхание. Вот сейчас, вот через мгновение всё закончится… Я завороженно наблюдал за этим представлением истинной, чистой любви. Любви, силу которой я мог оценить, хотя мои взаимоотношения с портвейном были гораздо более прозаичные.

– Нет, нельзя. – Владимир выпрямился и обреченно вдохнул морской воздух. – Пока нельзя.

Я отставил стакан в глубь стойки, решив позже перелить его назад в бутылку:

– Это было красиво.

– Ну нет, – он обессилено сидел на неудобном высоком стул, – если бы ты видел, как я его пью…

– Могу догадываться. – Обычно переход на «ты» дается мне нелегко, но тут нас, поклонников этого напитка, не волновали условности, как будто я знал Володю давно. Причин, по которым он отказывал себе не только в глотке портвейна, но даже в наслаждении его ароматом, я не видел. Хотя немного маслянистый блеск его глаз, спрятанных под очками, давал основания для предположений, но явных признаков алкогольной зависимости всё-таки не было, поэтому я решил перевести тему разговора.

– Как Вьетнам?

– Да говнилово сплошное, – раздраженно резюмировал Владимир, обогатив мой лексикон новым словом, – конги, в отличии от тайчил злобные и душные.

– А кем ты там работал?

– Как кем, как и все люди без профессии – учителем английского языка.

«Наш человек», – удовлетворенно подумал я. Работать преподавателем английского, даже если ты всю жизнь учил немецкий или, не дай бог французский, возможно! Но! Только в Азии и только недолго. Через это проходили почти все бессовестные и беспринципные дауншифтеры, когда заканчивался ручеек доходов от экскурсий для соплеменников.

– И как успехи? – Я всегда завидовал таким вот авантюристам, хотя и сам в этот момент стоял за стойкой построенного своими руками бара на острове в Камбодже.

– Да всё бы ничего, полгода прошли как один день. Устраивало всё, – Владимир оживился, – погода, жилье, еда, даже детей этих можно было терпеть. Но вот дешевый алкоголь…

Ситуация стала проясняться.

– Свалился в штопор. Да так, что прямо на уроках засыпал. Дети сидят, а я им не английский, а русский преподаю. Причем наш, дальневосточный….

– Понятно… Ну, главное, вылез. – Это была вполне обычная в моем новом окружении история. Признаваться в своих грехах людям с множественным гражданством не считается чем-то позорным. Практически каждый дауншифтер (ну, за исключением новой хипстерской волны) проходил через разные этапы жизни. И падений гораздо больше, чем подъемов. Поэтому тут никто никого не осуждает, не сочувствует и не удивляется.