Женщины его жизни - [11]

Розалия открыла дверь и столкнулась с матросом, который протягивал ей большую махровую простыню.

– Идемте со мной, – сказал он, помогая ей прикрыться.

Безмолвные и жгучие слезы покатились по лицу Розалии. Впервые она вспомнила с сожалением о кривых улочках Монтекальварио, перед глазами всплыло измученное и печальное лицо матери. Она молча позволила отвести себя к лифту и поднялась в больничный отсек. Последним воспоминанием осталась красная сумочка, усеянная стразами, которую она с отчаянием сжимала в руках. Потом наступила темнота.

Розалия очнулась на операционном столе с поднятыми ногами, закрепленными на подколенниках хромированного металла.

Светловолосый врач, очень молодой и симпатичный на вид, что-то делал с ней. Ему помогал ассистент в зеленом халате. Видимо, они зашивали разрыв и, наверное, ввели ей обезболивающее, потому что она больше ничего не чувствовала. О происходящем Розалия могла судить лишь по звону инструментов да еще по тому, с какой профессиональной сноровкой хирург и ассистент делали свое дело.

– Ну, кажется, теперь все в порядке, – сказал врач с ноткой профессиональной гордости.

Розалия закрыла глаза. Как мог этот человек, такой молодой и симпатичный, с таким честным и славным лицом заниматься этим гнусным ремеслом? Ну, она – понятное дело. Она выросла в сточной канаве на Монтекальварио. Но он-то учился, окончил университет, получил диплом. Почему он подчиняется приказам этого арабского чудовища?

Она услышала голос, раздавшийся неизвестно откуда и отдававший приказания по-французски:

– Оденьте ее. Отнесите на катер и отвезите на берег. Но не в Канны. Оставьте на каком-нибудь пляже. Да смотрите, чтоб она не потеряла свое маленькое сокровище. Оно ей понадобится.

И опять Розалия потеряла сознание.

* * *

Кало Коста сидел на песчаной дюне и наслаждался прохладным дыханием моря, порождением таких же древних одиноких сил, как ветер и дождь. Звезды серебристыми слезами растекались по небу в эту волшебную августовскую ночь, и сильный человек вновь переживал трогательные ощущения своего детства, когда маленьким мальчиком на пляже Валле-дей-Темпли в Агридженто искал в благоуханном дыхании моря ласки и утешения. Он убегал из гнусной конуры, которую хозяин отвел ему под жилье, жертвуя драгоценными часами сна, чтобы дать обласкать себя теплому ветру, задувавшему с моря в долину, хранившую следы древнейших цивилизаций.

С детства Кало научился улыбаться морю и звездам, он поднимал к бесконечности свое обожженное солнцем лицо, и ему казалось, будто мать, которой он в действительности никогда не знал, берет его на руки и прижимает к груди, осыпая нежными и утешительными словами любви. Кало уже пересек рубеж зрелости, ему было под шестьдесят; то ужасное, что видели его глаза и что он совершал сам, оставило в нем неизгладимый след. И все же он был убежден, что за всю свою бурную жизнь ни разу не потерял уважения к себе и к друзьям. Поэтому он продолжал жить и любить спокойное дыхание моря, хотя и понимал, что его нельзя назвать лучшим из людей.

Поднявшись на борт «Трилистника» после того, как Карин закончила делать покупки, он счел за благо потихоньку исчезнуть. Люди, наводнившие яхту, чтобы приветствовать Барона, были из той категории светских господ, с которыми у него не было ничего общего. Да и Бруно в этот вечер не нуждался в его услугах. А Карин отняла у него совсем немного времени.

Он поел жареной рыбы в местном ресторанчике под названием «Гориль», который в общем и целом можно было считать вполне приемлемым, и запил ее бутылкой бургундского, не идущего ни в какое сравнение с превосходным кьянти из виноградников Бадиа Колтибуоно, одним из немногих вин, которым оказывал предпочтение сам Барон.

Французы поднаторели в том, что касалось этикеток и рекламы, а по сути мало чего стоили. Он ел, низко наклонив голову и время от времени настороженно прислушиваясь, как старый одинокий волк. Потом отправился в бар «Таити-Бич».

Он пошел туда под предлогом выпить глоток старого коньяка, но на самом деле надеялся встретить женщину, с которой познакомился и сблизился год назад. Она работала косметологом в салоне красоты, разместившемся у самого пляжа. Ее звали Линда, ей было около сорока, и она знала, как доставить удовольствие мужчине.

Он познакомился с ней в баре, где она, сидя в уголке, ела мороженое в стаканчике, и они сразу же нашли общий язык. Линда, как и он, имела сицилийские корни, хотя родилась во Франции. Тогда они весело провели вместе несколько дней, и, если он правильно понял ситуацию, можно было рассчитывать, что она и при нынешней встрече ему не откажет.

Линды в баре не было. Юный Ганимед с дурашливой улыбкой, поблескивающими глазками и золотым колечком в ухе объяснил ему, что она работает в «Библосе». Что-то буркнув в знак благодарности, Кало снова забрался в «Лендровер» и направился в бухту Каннебьер. Раз уж ему не суждено было встретиться с Линдой, а любая другая женщина вряд ли могла его заинтересовать, Кало решил насладиться морем, ветром и одиночеством.

Дом Бруно в бухте Каннебьер, окруженный сосновым парком, уступами спускающимся к морю, был идеальным местом, где никто не смог бы его потревожить. Он обогнул великолепное здание, даже не заходя внутрь, хотя у него были ключи.