Женщина за стеной - [7]

Вытянутое лицо…

Перевернутые лица…

Наш «Титаник»

Наш «Титаник» — «Адмирал Нахимов».

Что сказать? Сдаюсь.

Помнишь, как, причал слезами вымыв,

Плакал весь Союз?

Как трясло почтамт Новороссийска

И как был рисков

Стон висящих рядом или близко

Тех ночных звонков?..

Место трагедии

Нелепость его конца

Мы вспомним, идя сторонкой, —

Отчаянного пловца,

Затянутого воронкой.

Лишь брошенный вниз венок, —

Ах, вы это так поймёте! —

Печален и одинок,

Всплывает в водовороте.

Катаклизмы

Снова уши

Заложило в эти дни.

Станет хуже —

Чаще воздуху глотни.

В этом вихре

Слёзы выбило из глаз.

Ты их вытри —

Ведь они не напоказ.

Террор

Всем известно с давнишних пор:

Если власть начала террор,

Непременно коснётся это

Замечательного поэта.

Ни за что не вернут семье

Обезглавленного Шенье

И расстрелянного Гумилёва…

Лишь с годами вернут их слово.

«Пристрастие к трагедиям и драмам…»

Пристрастие к трагедиям и драмам —

Привычная публичная судьба,

Когда по всем каналам и программам

Звучат повторно взрывы и стрельба.

Не следует из нового теракта,

Из чьей-то ужасающей беды

Устраивать подобие театра,

Рассматривать кровавые следы.

«На закате взглянуть за окно…»

На закате взглянуть за окно,

Приобщась к уходящему мигу,

И, обратно идя, заодно

Взять из шкафа старинную книгу.

Сдуть с неё в золотой этот час

Слой едва накопившейся пыли

И задумчиво молвить о нас:

— Боже мой, как давно они жили!..

Движение осени

Уже сжимает сердце золотая

Вторая половина сентября,

Чеканная, а может быть, литая,

Своей печальной прелестью даря.

Ещё есть время до переворота,

Октябрьский не предвидится разбой,

Но начала осенняя природа

Разбрасываться жёлтою листвой.

…Потом я шёл знакомыми местами,

Где липы, смутно помня о былом,

Обрушивались целыми пластами,

Задетые нечаянным крылом.

Воспоминание о даче

Накрыли на стол для пинг-понга

За домом в вечернем саду.

Колбаску нарезали тонко,

Ещё притащили еду.

Какие роскошные яства! —

Консервы, картошка и лук.

(В преддверье возможного пьянства

Озноб, потирание рук.)

А зелень пахучая, с грядки

Едва поступила она,

С гостями приезжими в прятки

Сыграла, почти не видна.

В окрестных таинственных рощах

Совсем уже стало темно…

И брали стаканы на ощупь,

И пили сухое вино.

Возле церкви

Возле церкви жмётся нищий люд.

В чём, скажи, причина их стоянья?

Всё так просто: эти люди ждут

Подаянья после покаянья.

"Привычно предусмотренный размах…"

Привычно предусмотренный размах,

Печально соблюдённый по старинке:

Пока все были на похоронах,

Три женщины готовили поминки.

Салат строгали, жарили блины

(Телячий студень загодя варили)

И, за собой не чувствуя вины,

О чём-то постороннем говорили.

"Уже молодым…"

Уже молодым

Знал Божие слово.

Он не был святым —

Был в свите святого.

Не граф и не князь,

Лишь небу обещан,

Он жил, сторонясь

Монахов и женщин.

Всходя на порог,

Вступая в обитель,

Он был одинок —

Почти как Учитель.

"Часто в осень холодную эту…"

Часто в осень холодную эту,

Стоя дома один у окна,

Я куда-то всё еду и еду —

Тени мечутся вдоль полотна.

За окном штормовая погодка,

И над полем распластанных трав

Тучи низкие движутся ходко,

Будто встречный товарный состав.

Пристань

Какие места! —

Простор серебристый,

И явно пуста

Дощатая пристань.

А наш теплоход

Со сдержанной мощью

К ней плавно идёт

Архангельской ночью.

Безлюдье… Зато

Куда торопиться? —

Не сходит никто,

Никто не садится.

Расстояния

Маяк помаргивает близкий —

Вот-вот дотянется рука.

Японский берег и английский,

И каждый — у материка.

Отчётливое уложенье

О правилах и о правах.

Левостороннее движенье

На тех и этих островах.

А что далёко друг от друга —

Им это, кстати, всё равно:

Земли единая округа

Объединила их давно.

Парижская парковка

В. Сидоровой

В Париже парковка

Такая, что сухость во рту, —

Почти как швартовка

В ночном океанском порту.

Пристроить машину,

Кого-то чувствительно зля, —

Как втиснуть махину

Прошедшего мир корабля.

Мы, вправду, не боги,

Но всё-таки верим в успех…

В конечном итоге

Находится место для всех.

Кладбище

Близилось новое лето,

Тихой погода была.

Русское кладбище это

В Сент-Женевьев-де-Буа.

Чётко наставлена лупа:

Чья здесь беда и вина?

(Общеизвестные глупо

Перечислять имена.)

Собраны к высшему крову,

К скромному, впрочем, одру, —

Ясно, что не поздорову,

Точно, что не подобру.

Батумский балкон

Восемь женщин на длинном балконе,

Словно ласточки на проводах,

Снизу видятся как на ладони,

С розовеющим небом в ладах.

Кто б там ни был: жена ли, невеста

Или чья-то суровая мать —

Ни одна ещё с этого места

Не желает пока улетать.

Часть какой-то извечной приметы,

Векового заката деталь —

Неподвижные их силуэты

Дополняют бездонную даль.

Воспоминание

Стемнело давно,

И скоро за ужин мы сядем.

Мне видно в окно

Старушечку с дочкой и зятем.

Бредёт, не ворча.

А сердце болит втихомолку,

Но нету врача

В посёлке и в жалобах толку.

Мне видно в окно,

Как их силуэты понуры.

Наверно, в кино

На станцию выбрались сдуру.

И вновь, погодя,

Лишь оцепенение скину,

Сквозь сетку дождя

Я вижу сутулую спину.

Памяти отдыхающих

Насилуя мотор,

Не слишком в жизни петря,

Среди холодных гор

Вы лезли на Ай-Петри.

Внизу, по лону вод,

В своей безмерной лени

Полз белый теплоход

В ужасном отдаленье.

Закат почти потух,

И тень легла долиной.

Угадывал пастух

Мотора гуд шмелиный.

Ложились вновь и вновь

Закрученные петли.

Водитель хмурил бровь.