Женщина, у которой выросли крылья - [22]

– Что случилось? – спрашивает он.

– Я хочу прочитать вам следующий заказ.

Шеф-повар хмурится. У него нет времени для всякой ерунды.

– Женщина за четвертым столиком хотела бы… – Блокнот дрожит в ее руке. Ладно, она помнит все наизусть. Она поднимает глаза и выдыхает: – Стейк из лосося под сырным соусом и салат из сухой спаржи и сельдерея.

Он внимательно смотрит на Сару, потом – в блокнот, который она положила на стол. Сара стоит и ждет. Она не знает, чего она ждет, но для нее это был решающий момент. Что бывает потом? Наверное, ничего особенного. В смысле все становится нормально.

– Отлично, – одобряет шеф-повар. – Заберите вон те тарелки, пока все не остыло. – Он дергает за колокольчик на стойке.

Она улыбается, ставит тарелки на поднос и выходит в зал. Щеки у нее горят, лицо взволнованное, голова высоко поднята, будто она только что совершила свой первый прыжок с парашютом или даже без.

– Что бы вы порекомендовали на десерт? – спрашивает у нее женщина, когда Сара приносит ей заказ.

Она сосредоточивается.

– Я бы порекомендовала сладкий сахарный поссет и сливовое сорбе.

Женщина радостно хлопает в ладоши.

Женщина ест медленно, задумчиво, мерно двигает челюстями, будто напоказ. Потом надевает туфли, накидку, расплачивается, оставляя щедрые чаевые.

До конца дня Сара летает как на крыльях. Внутри у нее открылась какая-то потайная дверца, будто незнакомка передала ей некий секретный код. Сара научилась принимать себя, не прося за это прощения, говорить, когда хочется, как бы кто к ней ни относился, – благодаря одной шепелявой женщине, которая заказала ей содовую воду, стейк из лосося под сырным соусом, салат из сушеной спаржи и сельдерея, а на десерт сахарный поссет и сливовое сорбе.

9 Женщина, которая ела фотографии

Она искала детские фотографии сына для его школьного проекта, и, стоило ей открыть первую страницу в альбоме, как нахлынувшие воспоминания мгновенно и надежно засосали ее в черную дыру времени. Особенно одна фотография. Четырехмесячный Скотт, этакий хомяк-защечник, лежа на спине, дрыгает в воздухе пухлыми ножками и хохочет. Он смотрит на нее – как обычно. В том возрасте он не спускал с нее глаз, ведь на свете для него не было никого важнее. Ах, какой пупс – так и хочется зацеловать. Куснуть за щечку или ножку, вдохнуть его сладкий молочный запах.

Совершенно неосознанно она вынула фотографию из конверта, сунула в рот и стала жевать. Потом вдруг остановилась, вытаращив глаза, – до нее дошло, что она делает. Но в следующее мгновение ее накрыла волна чувств и запахов, а память обернула в уютный кокон любви и ностальгии. Она закрыла глаза и проглотила.

Голова закружилась, точно от высоты, и она откинулась на спинку дивана. На руках у нее очутился скачущий младенец, она почувствовала, как его пальчики тянут ее за губы, дергают за волосы, и вдруг он так резко отпрянул, что она едва успела схватить его покрепче и поддержать его голову. Он уткнулся губами ей в щеку, и этот младенческий запах, мягкость кожи, воркование из его детских связок ошеломили ее. Под ней был их старый обитый атласом диван, в голове – давние заботы, о которых она со временем успела позабыть. Пятнадцать минут она сидела одна, захваченная своей прежней жизнью, а потом – так же внезапно, как и началось, это все исчезло. Он исчез.

Ее глаза распахнулись под бешеный стук сердца. Жадно облизываясь, точно сладкоежка, что вот-вот запустит дрожащие пальцы в лежащую перед ним коробку шоколадных конфет, она стала выбирать следующее лакомство. Скотт, четырех дней от роду, только что из роддома. Схватив фотографию, она воровато оглядывается на дверь и торопливо начинает засовывать ее в рот. Это непросто, а жевать жесткую фотобумагу еще тяжелее. Она едва не сворачивает челюсть от усилий, а потом давится, глотая этот отвратительный комок. Но муки ее не напрасны, ибо, когда ее сознание наполняется желанными запахами, звуками, образами, она забывает и боль в челюсти, и тошнотворный вкус.

Ее малыш плачет. Требует еще молока. Он вечно голоден. Она кормит его в полночь, потом в три часа утра. Усталость пока не одолела ее, не приглушила эйфорию. Ее жизнь полна радости, смысла, любви.

– Мам, – кто-то окликает ее, – ты в порядке?

Она открывает глаза. В дверях стоит пятнадцатилетний Скотт. Теперь это подросток, презирающий все и всех вокруг, включая собственную мать, но сейчас во взгляде его тревога. Нужно быть осторожной.

– Да, в порядке. – Она вытирает ладонью липкий от пота лоб. – Я просто ищу ту детскую фотографию, о которой ты спрашивал.

Он, смягчившись в лице, входит в комнату, садится рядом на диван и хочет взять из ее рук фотоальбом, но она не отдает. Он злится и тянет альбом к себе. Наконец до нее доходит, насколько нелепо ее желание обладать этими фотографиями и какой идиоткой она выглядит, и она уступает. С возмущенным бурчанием в животе и грохочущим сердцем она наблюдает, как он переворачивает страницы. Она не наелась, ей нужно больше. Ей необходима доза ностальгии, чтобы перенестись в другое время и место.

– А где самые первые фотографии? – спрашивает сын, глядя на пустые страницы в начале.