Женщина при 1000 °С - [159]

После черепашьего Рождества у дедушки неожиданно случился инфаркт, и он умер в январе 1952. Исландия целых полгода оставалась без президента, но первого августа на этот пост избрали красавца Аусгейра Аусгейрссона. Папа уехал на родину на похороны, а я осталась. Я не решалась отправляться в такое далекое путешествие с ребенком. Малютка была отрадой своей матери, к весне она начала болтать со мной по-исландски и по-испански. Она была прекраснейшим цветком на земле. Я могла не сводить с нее глаз целыми днями, мне даже было трудно оставлять ее под присмотром сестры Хуана, четырнадцатилетней дивы, чтобы дойти с ним до пивной. Я впервые ощутила, что по-настоящему влюблена. Да, того эсэсовца-поэта я тоже любила, но любовь к ребенку — не то же самое, что любовь к мужчине. Дети не бросят тебя, не изменят, не дадут застрелить себя в спину в чистом поле. На детей можно положиться.

Свет не видал ребенка прекраснее, чем Блоумэй Бенитес. Как будто внутренней красоте ее отца позволили без помех соткать себе внешний облик. Я всегда старалась нарядить девочку, как куколку, хотя у меня самой не было денег даже на дырявое платье. Когда итальянки из Боки видели, как я веду ее по тротуару, они кивали не мне, а ей. Она принадлежала другому миру. А со временем она обещала принести нам 300 гектаров земли и 3000 голов рогатого скота.

Первого мая супруги Пероны объявили грандиозный митинг на открытом воздухе. Улицы заполнились народом. Мы с Хуаном и с маленькой Блоумэй в коляске попробовали протиснуться на центральную площадь в надежде лицезреть наших героев, но туда было не протолкнуться. Мы сели в уличном баре в узком переулке и стали впивать в себя атмосферу, не похожую ни на что из того, что мне доводилось видеть. Несмотря на зиму, погода была мягкой, в небе стояло солнце, и все лица излучали радость, — не в последнюю очередь лица женщин, чьим кумиром была супруга президента. Про Эву Перон можно говорить всякое, однако именно она инициировала важную перемену: сейчас женщины Страны Серебряной впервые получили право голоса. А сама она разъезжала по городу в открытом автомобиле и махала толпе, накачанная лекарствами, с опорным корсетом под пальто. Она страдала от болезни и умерла всего через три месяца, тридцати трех лет от роду.

К нам примкнули друзья Хуана, и на тротуаре образовалась веселая компания. Ребенок бродил меж столиков, крошил багет, пил предложенную газировку и подружился с сыном хозяев заведения, молодым пареньком. Я не волновалась за нее. Как и большинство улиц в центре города, этот переулок был запружен народом, машин не было. Но едва на центральной площади, Plaza de Mayo, зазвучали речи, этот переулок стал пустеть: все начинали тесниться на проспекты, ведущие к площади. Голос первого оратора гремел над крышами, а внизу, на тротуаре, сидели мы, байресская молодежь, весело болтали, смеялись и курили.

Один из друзей Хуана оказался поэтом — скрытым юмористом, желтозубым, знавшим много интересных историй. Я следила за Блоумэй, которая заползла под соседний столик и потянулась за лежащей на тротуаре листовкой. Затем она гордо поднялась и показала ее хозяйскому сыну, который уже сделал из одной такой листовки самолетик. Я заметила, что у девочки испачкано личико — кто-то угощал ее шоколадом. Я позвала ее, чтобы вытереть ей лицо, но тут ее окликнул хозяйский сын. И она со всех ног понеслась к нему. Они побежали прямо через дорогу: бумажный самолетик лежал на противоположном тротуаре. Я крикнула Блоумэй, чтоб она не бегала по дороге, но Хуан сказал мне, мол, расслабься, здесь нет машин. Хозяин, человек с пузцом и улыбкой в усах, стоявший в открытых дверях, услышал наш разговор:

«Не волнуйтесь. Наш сын тут вырос, он всегда ведет себя осторожно».

Над его головой была вывеска — золотым по зеленому название места: Café de Flores.

Тут послышался ликующий рев толпы, а потом заговорил президент. Перон был мощным оратором с мужественным голосом. Мой Кальдерюк обожал его, но сейчас не смел это афишировать. Ведь здесь, в кругу насмешливых друзей, быть перонистом считалась нехорошо. И они, видимо, не знали, что под рубашкой он так и оставался «безрубашечником», descamisado, и улыбались тому, как он гремел на весь квартал, и говорили, что El Líder многое перенял от Муссолини. Поэт даже принялся рассказывать о Пероне некрасивую историю. Не важно, была ли она правдивой, преувеличенной или выдуманной, но было смешно. Хуан поправил свой берет и развалился на стуле, умильный от вина, но беспокойный на вид. И вдруг он начал меня раздражать. Все, что он говорил мне дома, пропало без следа.

Блоумэй подошла ко мне, она уже выучила название новой игрушки: avión de papel[276]. Я успела вытереть ей рот, но из-за этого пропустила одну из острот в рассказе поэта. Тут она нашла еще листовку и попросила меня сделать из нее еще один самолетик. Этим занялся Хуан, довольный, что ему больше не приходится слушать рассказ про президента, трясущимися руками сложил бумагу. А потом он, по глупости, поспешил пустить самолетик на дорогу, а я прикусила язык. Блоумэй поскакала за ним и попробовала пустить его обратно к нам, но самолетик приземлился на нос.