Женщина при 1000 °С - [123]

Сейчас я ввожу статус; на этот раз он на французском языке, потому что галерея друзей у меня интернациональная и насчитывает 43 души.

«Herbjörg María Björnsson va mourir le 14 décembre»[211].

Конечно, это привлекает внимание. Ага, вот и Носорог: «Hi, Hera. Big hello from Bandar Lampung![212] ☺☺☺!» Он, горемычный, по-французски не понимает. Назри Мат Сом — одинокий малайзиец, живущий далеко-далеко от нас на острове Суматра. Мы познакомились на званом вечере в интернете. Он явно жутко скучает по своей матери, которая прикована к инвалидному креслу (это он написал мне) и работает листочитательницей: ее возят по дворам, и она читает для живых, что о них говорят умершие. Малайцы верят, что души усопших живут в стволах деревьев и публикуют на листьях новости о судьбах родни. Носорожек обходителен со старыми дамами и порой присылает мне рекомендации насчет всякой всячины: как спасаться от молний и как прыгнуть с крыши в мусорный бак и не покалечиться.

Так-так. Вот появился комментарий к моему статусу: «C’est le plus beau „deadline“ que j’ai entendu de parler»[213],— пишет старый Ги из Марокко. А за сим следуют два «трупа»: один из Исафьорда, другой из Лондона.

Ах, этот «Фейсбук» просто прекрасен!

Ги Гапидюль — старый француз, с которым мы познакомились на приеме в посольстве в Париже; все эти годы он не порывал связи со мной. У него, родимого, сексуальная ориентация нетрадиционная, так что у нас с ним именно дружба, а обычно сохранить ее между разнополыми людьми — немыслимое дело. Или она влезет в постель — тогда общению конец, или она туда не попадает — и тогда общению тоже конец. Сейчас мой Ги окопался в Марракеше и занимается там переводом стихов со всего мира. Я помогаю ему со стихами исландских «поэтов-атомщиков»[214], которые порой бывают весьма заумными, я даже не вполне уверена, что сама их понимаю. Поэтам-гомокоммунистам того поколения нравится в Марракеше, потому что там с мальчиками проблем нет. А ведь они рассматривают самих себя как борцов с «экспансией белого человека». В старину про таких говорили, что они за ребрами беса не видят.

Я вновь добавилась в «Друзья» к Рогхейд, на этот раз под именем Роза Брейдфьорд. Эта милая стервочка начинает день с заявления: «У Рагнхейд Лейвсдоттир есть замечательный муж». По-моему, это уже четвертый, считая от Магги. И сейчас моя Роза комментирует этот статус: «Да, нормальный парень. Правда, я его через год бросила. Но вам совет да любовь».

А вот и Крыстына, единственная, кроме Хайке и Майке, подруга, доставшаяся мне на долю в военные годы. После мытарств по западной Польше я наконец обрела приют у замечательных супругов в Познани. Крыстына была их дочерью, и несколько месяцев мы были как сестры-близняшки, пока не было решено, что мне лучше бежать в сторону Берлина вместе с другими «немцами», пока не пришли русские. Она научила меня считать по-польски до osiemna´scie, а я написала за нее по-немецки крайне опасное любовное письмо сыну офицера из ратуши и утешала ее, когда он отказал ей: «Все мужчины — немцы». Тогда же я попросила ее сберечь для меня шкатулку Хартмута с его стихами и письмами.

Через несколько лет после окончания войны в почтовую щель времени пришло письмо, на конверте было написано просто: «Fraulein Herra Island». «Ты помнить меня? Я не забыть тебя никогда, девушка-исландка», — писала она на ломаном немецком. С тех пор мы переписывались, хотя между письмами порой проходили годы. Стихи Хартмута она переслала мне, и я хранила их в ящике стола до прошлого года, когда его племянница наведалась в Исландию и заглянула ко мне в гараж. Изящная женщина, лет семидесяти, белоснежными пальцами перебирала пожелтевшие листки и плакала за очками.

А сейчас Крыстына компьютеризировалась, как и я, и полностью переехала в Германию. Живет у своей дочери и ее мужа и простила немцам, что они когда-то завоевали ее страну и ее сердце. Сын ее дочери — звезда футбола из команды Кельна, с высокой зарплатой. Но в эти дни семья беспокоится. Парень уже шесть месяцев не забивал голов, а вечера проводит в одиночестве в своей роскошной квартире на берегу Рейна: сидит там на тяжеловесном стуле и глазеет на воду. Она, старушка, волнуется за него, да и за саму себя тоже: доход и будущее всей семьи зависят от того, попадет ли он по мячу. Католичка Крыстына дважды в день ходит в церковь просить Бога послать ему то, что она называет «хорошими подачами».

А у меня их как раз хватает. Сюзан Саммеруорт — солнечная женщина с западного побережья США, одна из тех женщин, которые обвенчаны со своими волосами и ухаживает за ними так же тщательно, как иные — за домашним питомцем или больным супругом. Друг по переписке из нее просто несносный, но я не могу не отвечать ей, после того, как она, во время поездки в Буэнос-Айрес, съездила на кладбище в Чакариту и отыскала для меня маленькую могилку, чтобы возложить на нее цветы. Она жутко радостная и оптимистичная, хочет знать об Исландии все и шлет мне целые полки мелких желтых смайликов (я называю их «смальчики»); вероятно, она и в могиле будет улыбаться. Я не знаю, откуда америкашки берут столько радости, но лучше уж смайлинизм, чем проклятый сталинизм. Мой Боб, вечно прищуренный от американской веселости, смеялся от всего, что бы я ни сказала, и при этом всегда показывал на меня указательным пальцем, словно подчеркивая, что это именно я, а не кто-либо иной, такая смешная и остроумная. Он делал так даже тогда, когда кроме нас на фуникулере никого не было. На фуникулере? Ах да, мы поднимались на Столовую Гору. Почему я так хорошо это помню? Мой Боб — он был чудесен!