Женщина, потерявшая себя - [51]

— Да, куда угодно, куда вы пожелаете, — ответил Пепе.

— И он не боится? Ему не страшно, что я такая?

Она улыбнулась и посмотрела на них, но ее губы слегка дрожали. Она, сняв шляпку и небрежно сбросив меха, сидела в красном платье на диване между двумя освещенными окнами. Перед ней возвышались братья Монсоны, два инквизитора в черном.

— Чего он должен бояться? — требовательно спросил Пепе.

— Я же вам об этом сказала, — робко улыбнулась она. — Я сказала вам, но не сказала ему, а он тоже хочет знать. Он руководствуется низкими побуждениями. И я не допущу этого, я не позволю ему ощупывать меня, чтобы выяснить истину.

— Послушайте, — сказал падре Тони, — неужели вы не хотите возвращаться к нему только по этой причине? Только потому, что вы думаете, будто у вас два пупка?

— Я не думаю, падре. Я знаю.

— Да, вы знаете, но только потому, что сами убедили себя в этом. Теперь вы должны убедить себя в том, что это не так.

— Но зачем мне пытаться разубеждать себя, падре? С двумя пупками я чувствую себя спокойнее. И счастливее — во всяком случае, счастливее, чем до того, как я об этом узнала.

— Счастливее! — воскликнул Пепе. — Но ведь вы же говорили мне, что вы в отчаянии, вы же говорили, что сгораете со стыда, вы же хотели, чтобы я сделал вам операцию!

Она улыбнулась еще шире, откинулась назад и потерлась щекой о мех.

— Да, я боялась, и это было глупо. Люди всегда боятся быть не такими, как все. — Но чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравится быть непохожей на них. О, конечно, меня пытаются убедить, что быть не такой, как все, — преступление. Вот я и пыталась убедить себя, что быть такой, какая я есть, — преступление; преступно иметь не один пупок, как все. И я решила, что должна ненавидеть себя, должна попытаться стать как все. Поэтому я и думала, что несчастна, поэтому я и пришла к вам, Пепе. Но вы мне не поверили. Нет, я знаю, что в самом начале вы поверили, но потом вы стали таким же, как все, как падре Тони; вы начали бояться меня или смеяться надо мной, думали, что я сумасшедшая. Никто мне не верил. Моя попытка быть как все не удалась — зачем же мне снова повторять эту попытку? И я решила отказаться, то есть, я хочу сказать, я уже отказалась от мысли переделать себя. Вот я и пришла сказать вам, Пепе, и вам, падре Тони, чтобы вы перестали беспокоиться обо мне. Да, мне казалось, что я испытывала отвращение, ужас и отчаяние, но, как я теперь поняла, эти чувства навязывали мне другие люди, потому что я не такая, как они. Но как только начинаешь думать о себе, и только о себе, без всякой связи с кем-либо или с чем-либо, сразу понимаешь, что глупо беспокоиться из-за того, что ты не такая, как все. Ты просто то, что ты есть. И на душе становится так легко, будто у тебя в жизни никогда больше не случится никаких неприятностей.

— Но вам это не удастся! — воскликнул падре Тони.

— Не удастся, падре? Но мне это уже удалось. Я целый день носилась по городу и все продумала. Вы помогли мне, падре, помогли тем, что сбежали от меня. И я сказала себе: если хорошие люди бегут от тебя так же, как и плохие, если на хороших людей ты производишь то же впечатление, что и на плохих, значит, ты действительно совершенно не такая, как все. И, носясь на машине по городу, я начала чувствовать себя все более и более одинокой, и вдруг я остановилась, вышла из машины, закрыла за собой дверцу — и все стало на свои места. Я снова обрела покой и умиротворение, — умиротворение, которое я чувствовала тогда в саду, умиротворение, которое мне давал Биликен.

Братья Монсоны недоуменно переглянулись.

— Биликен? — спросил Пепе. — Кто такой Биликен?

— Он… он мой старый друг.

— Это тот самый идол, которого вы держите в китайском храме там, на Филиппинах?

— Когда мне тяжело, я иду к нему. Для меня он источник умиротворения.

Падре Тони опустился на диван рядом с ней.

— Но это не то умиротворение, Конни!

— Мне безразлично, какое оно, но, пожалуйста, не лишайте меня его, падре.

— Но я должен! Должен!

— О, вы думаете, это тоже преступление?

— Худшее из всех возможных.

— Тони хочет сказать, — начал Пепе, тоже опускаясь на диван, — что неправильно, грешно бежать от жизни и очень, очень грешно отказываться от свободы. Послушайте, Конни, ведь вы прячетесь за этой выдумкой о двух пупках лишь для того, чтобы не встречаться с жизнью лицом к лицу, потому что вы обнаружили, что жизнь очень сложна; это для вас лишь предлог, позволяющий не делать того, что для вас трудно. К примеру, вы не желаете вернуться к мужу, потому что вы думаете, будто у вас два пупка…

— По этой же причине у меня никогда не будет любовника.

— Но как раз об этом я и говорю, Конни, — вы боитесь сделать выбор, ведь, чтобы его сделать, надо быть свободной.

— Выбор между чем и чем? Быть как все? Этого вы от меня хотите? Но я уже от этого спаслась: Биликен спас меня. Я уже никогда не смогу быть как они. Я даже не осмелюсь осуждать их, потому что знаю: какими бы чудовищами они ни были, в их глазах я еще большее чудовище. Так почему бы не оставить все как есть? Я никому не причиняю вреда, никому. Я просто знаю, какая я, и это удерживает меня от грехов, которые я, возможно, хотела бы совершить.