Женщина подглядывает за неверным мужем с помощью стеклянного глаза - [2]

Но я ревную не к самолету в гараже. Если бы только это. Я думаю о том, что он до сих пор мне показывает, что он собрал; потом думаю о женщине, с которой он встречается; потом снова думаю о нем, о «цессне», о нашем первом свидании, когда он увидел что — то с левой стороны, вскрикнул от удовольствия, но на этот раз не сказал «смотри». Вместо этого он развернул самолет, и мы сделали петлю и полетели в обратном направлении, и он наклонился ко мне и сказал: «Вон там, Лоретта», и я увидела блеск чешуи на солнце в маленьком пруду посреди пастбища. «Я всегда буду разворачиваться в нужную тебе сторону», — сказал он, имея в виду мой глаз. Сообщение о том, что один глаз у меня стеклянный, он воспринял не поморщившись, и это было еще до того, как он назначил мне свидание, и он даже сказал, что это помогает ему понять, как красив мой здоровый глаз.

Но он умел говорить зло. И он мог лечь в постель с другой бабой. Это я знала благодаря тому опыту, который приобрела в суде. И еще он на днях стирал постельное белье и ничего мне не сказал. Белье с нашей же собственной кровати. Это плохой знак.

Я думаю обо всем об этом и обнаруживаю, что мои пальцы незаметно шевелятся под одеялом. Ведут протокол. Для них это обычное дело. И вдруг они замерли. Потому что в голове у меня наступила тишина. И полились слезы. Я не взъерошила ему волосы тогда, когда впервые у меня был такой порыв. Я дождалась того момента, когда мы в первый раз занялись любовью, это было в первую брачную ночь, и так было задумано. Так было задумано еще тогда, когда мы описывали круги над Сидар — Рапидсом, хотя было начало семидесятых и нравы уже везде были довольно — таки свободные. И в ту ночь, когда у меня выпал глаз, я кое — что поняла о тех десяти или двенадцати месяцах, когда я говорила: «Нет, Рой, нет, только после свадьбы». Я поняла, что это были последние месяцы, когда я сама строила свою жизнь. Надо признаться, это было чудесное время — те несколько месяцев до нашей свадьбы. Не то чтобы мне не хотелось запустить руки ему в волосы или еще куда. Просто строить свою жизнь самой было еще лучше.

Теперь я ворочаюсь в постели, а он лежит ко мне спиной и тихонько посапывает, я протягиваю руку к его голове, но не дотрагиваюсь до него. Его волосы такого же цвета, как те бычки на лугу. И такие же непослушные. Вьются и вечно путаются. И мне все так же хочется продираться сквозь них кончиками пальцев. А она ему тоже так делает? Теперь мне хочется пройтись по ним как плуг. Словно острый тяжелый лемех. Кто — то побывал в нашей постели. Может быть, даже сегодня. Я сдержала крик. Я лежу на спине и смотрю в темноту, думая о красном огоньке, который увидел мой стеклянный глаз. Лицо мое горит, как этот огонек, когда тревоги нет. Глаз. Я знаю массу случаев, когда брак распадался даже от такой малости, как постиранная простыня или подозрительные вспышки доброты. Я так не хочу. Внезапно у меня созрел план.

На следующую ночь Рой сидит в ванной за закрытой дверью. Он задирает голову и пускает ветры протяжным жалобным «му — у»: он никогда за все время, что мы женаты, не делал этого при мне, за что я, с одной стороны, благодарна ему, а с другой стороны, на него обижаюсь. То ли он меня настолько уважает, то ли у него нет со мной настоящей близости. Но я все слышу из — за двери и уже готова действовать, однако прежде, повинуясь порыву, я откидываю покрывало и пристально изучаю простыни. Нет, их не стирали. Я наклоняюсь поближе и принюхиваюсь, стараясь уловить аромат ее духов или страсти, но не унюхиваю ничего, кроме слабого, двухдневной давности, запаха «Тайда». Потом звуки в ванной затихают, и я выпрямляюсь, у меня приготовлен стакан с водой — обыкновенный прозрачный стакан для воды, — я беру его в руки и жду.

Приходит Рой в наглухо застегнутой пижаме, готовый ко сну, и даже не смотрит на меня. Он направляется к своей половине ложа, стягивает покрывало и взбивает подушку. Потом он замечает, что я того же самого не делаю, и поднимает голову. Теперь, когда я привлекла его внимание, хоть и притворяюсь, что его не замечаю, я берусь за веко, нажимаю, и вот он — мой стеклянный глаз. Я бережно погружаю его в воду, и, хотя мое лицо повернуто в другую сторону, передо мной возникает зыбкое изображение Роя и другой половины спальни, потом оно проясняется, и кажется, что Рой поднимается, но на самом деле это глаз мой опускается на дно, и Рой изумленно привстает, а потом я устраиваюсь на дне стакана и смотрю на него оттуда, ясно и твердо.

— Лоретта, что это ты делаешь?

— Я звонила врачу. Он велел на ночь давать веку отдохнуть.

Мне не понравилось, как Рой пожимает плечами, дескать, ему все равно. Но это то, к чему мы с ним пришли. Итак, он забирается в кровать, а я осторожно ставлю стакан с водой на ночной столик. Оттуда мне видно всю кровать. Я даже ставлю на столик вазу с цветами, чтобы стакан не так бросался в глаза. Цветов он не заметил.

Потом свет гаснет, и мы лежим рядышком, и Рой еще не повернулся ко мне спиной. Мы оба лежим лицом вверх с закрытыми глазами, и, разумеется, я все это вижу. И я не ожидала, что меня это так взволнует. Одеяла натянуты до подбородков, и наши лица плывут рядышком в полумраке, и мы вместе погружаемся в небытие, я и Рой, со всем, что было и есть, с полетом над Айовой, с домашним житьем — бытьем. И даже со скандалами — со всем. Между нами даже мерещится какая — то близость. Так мы тихо лежим, в профиль к стакану, чтобы виден был только здоровый глаз, и меня охватывает сладкое чувство от того, что я вижу, а потом вдруг горькое чувство от того, что я делаю. Я едва не выуживаю свой глаз из стакана, чтобы вставить его на место. Но все же я этого не делаю. Я должна знать. Что — то в этой жизни выскакивает из глазниц, и я должна все видеть.