Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - [187]

Хронологические рамки писем Гиппиус к Берберовой — 13 июля 1926 — 29 мая 1939 года, общее количество писем — двадцать пять (к Ходасевичу — более пятидесяти), пик переписки приходится на 1926–1927 годы, т. е. на тот период, когда Гиппиус причисляла Ходасевича и его молодую жену к кругу своих единомышленников и союзников в противостоянии с «Современными записками», «Верстами» и другими «недружественными» изданиями эмиграции. Отметим, что обращение Гиппиус к Берберовой за это время претерпевает трансформацию: от «Нина Николаевна» (13 июля — 12 ноября 1926) до «Нина» (9 сентября 1927 — 26 мая 1930) с нежным вариантом — «Ниночка» в письмах, датированных 15 и 22 октября 1927 года и «Четверг/1927»), сопровождаясь также пространными рассуждениями о разнице между «Вы» и «ты» в письме, написанном 17 октября 1927 года, — и вновь до «Нина Николаевна» в последнем письме от 29 мая 1939 года. Во всем эпистолярном корпусе обращение сопровождается эпитетом «милая» (в письме от 1 сентября 1927 года — ma jolie, т. е. «моя милая»), при этом его эмоциональная и семиотическая нагруженность меняется по мере развития отношений Гиппиус и Берберовой: от официальных к полуофициальным, коллегиально-союзническим, семейно-дружеским, личным, интимным — и вновь к отчужденно-официальным[1562].

С самого начала переписки Гиппиус отчетливо обозначает соотношение профессиональных и гендерных ролей: она обращается к Берберовой как старший коллега к младшему, как опытный и заслуженный писатель и критик с именем к молодому, начинающему, хотя и безусловно талантливому литератору, которому еще предстоит набираться опыта, шлифовать свое мастерство и — едва ли не главное — учиться вырабатывать верную стратегию и тактику в отношениях с коллегами по перу. Тем самым Гиппиус как будто косвенно предлагает Берберовой роль ученицы и возможной преемницы, «примеряющей» судьбу старшей коллеги на себя. Вместе с тем она поучает Берберову и пытается диктовать ей условия, на которых хочет выстраивать отношения, поначалу достаточно мягко, демонстрируя готовность пойти на уступки, затем все более настоятельно и не без доли раздражения, прорывающегося в некоторых пассажах писем к Ходасевичу — пассажах, явно предназначенных для Берберовой. При этом в переписке с Ходасевичем Гиппиус явно противопоставляет, во-первых, два эмигрантских поколения друг другу, во-вторых — Ходасевича Берберовой, пытаясь их разъединить и поодиночке «присвоить», чтобы потом одержать победу над обоими.

Более того, Гиппиус предлагает Берберовой дружбу, но не гендерно нейтральную человечески-творческую, основанную на общности убеждений и позиций, как Ходасевичу, а женско-интимную, в письмах от сентября 1927 — января 1928 года — с выраженным эротическим подтекстом, о чем Берберова впоследствии упоминает в автобиографии «Курсив мой»[1563].

В последнем сохранившемся письме к Берберовой от 29 мая 1939 года Гиппиус, с одной стороны, основываясь на своих воспоминаниях, объединяет Берберову с Ходасевичем; с другой — отталкиваясь от амбивалентной гендерной природы Берберовой, сближает ее с собой, поскольку в каждой из них есть некое «лишнее» (т. е. чрезмерное. — О. Д.) «М», по Вейнингеру.

Берберова хорошо усвоила уроки Гиппиус и творчески переработала ее стратегию, воспользовавшись ею в своих отношениях с Г. Кузнецовой, о чем прямо свидетельствует их переписка 1920–1950-х годов и косвенно — самые знаменитые эго-тексты обеих: «Курсив мой» и «Грасский дневник». Очевидно, что Гиппиус и переписка с нею подспудно присутствуют в сознании Берберовой, в послевоенные годы явно претендовавшей на роль если не такую же, то как минимум сопоставимую с той, которую играла ее старшая современница в предшествующие десятилетия, включая доэмигрантский период. Подтверждением подобного допущения можно считать пассаж из письма Берберовой к Кузнецовой от 13 января 1948 года, в котором имя Гиппиус — единственный раз — упоминается прямо. Берберова сообщает, что секретарь Мережковских В. Злобин пишет «книгу о Д<митрии> С<ергеевиче> и З<инаиде> Н<иколаевне> и хочет хоть кому-нибудь прочесть написанные главы», поясняя: «Хоть кому-нибудь — значит мне» — тем самым явно претендуя на роль не только близкого к Гиппиус человека, но и ее прямой преемницы.

Насколько можно судить по сохранившимся письмам, переписка с Кузнецовой началась в 1928 году письмом последней[1564], поддерживалась до 1930-го с перерывом на полтора десятилетия, возобновилась по инициативе Берберовой в 1946 году и довольно активно продолжалась до начала 1950-х[1565], охватив таким образом две разные эпохи как жизни обеих участниц, так и эмигрантской и мировой истории. Пик переписки приходится на 1946–1948 годы, после чего она заметно утрачивает интенсивность. К этому времени Берберова, во-первых, окончательно поняла бесперспективность надежд на возможное сотрудничество с немецкими изданиями/издательствами и на «гастроли» в Германии; во-вторых, приняла решение покинуть Европу и начала хлопоты о переезде за океан. Кузнецова и Степун пришли к такому же решению, поэтому значительная часть переписки конца 1940-х — начала 1950-х посвящена планам переезда и устройства на новом месте. Кузнецова и Степун покинули Европу раньше, чем Берберова: письмо Кузнецовой от 12 января 1950 года написано уже из Нью-Йорка; судя по ответному письму Берберовой от 15 января того же года, за некоторое время до их отплытия за океан переписка временно прервалась и возобновилась далеко не сразу после устройства Кузнецовой и Степун на новом месте.