Через два дня наступили выходные. В субботу я не работал. Я взвесил все обстоятельства и решил навестить родителей, но потом все же отказался от этого. Конечно, это было странно: жить с родителями в одном городе и не хотеть увидеть их. День был какой-то воздушный, светлый и теплый. Я решил позавтракать в старом городе в кафе на террасе. Улицы кишели людьми и были полны звуков и образов. Передо мной шла пожилая дама. К каблуку ее левой туфли приклеился кусочек коричневой клейкой ленты, женщина, казалось, этого не замечала, хотя при каждом ее шаге слышался скользящий шорох от соприкосновения кусочка ленты с асфальтом.
Может, она плохо слышала? Или ей был безразличен этот звук? Может, ей вообще все было безразлично? Такая догадка разбудила во мне интерес к женщине. Я давно хотел познакомиться с человеком, которому все на свете безразлично. Люди, которых я знал, только говорили так, мол, всё им всё равно. Но стоило только немного понаблюдать за ними, и становилось ясно, что далеко не всё им всё равно. И пока я размышлял, есть ли хоть один человек на свете, которому безразлично все, я потерял из виду женщину с клейкой лентой на каблуке. Теперь я следил за глотательными движениями птицы, та пила воду из мелкой дождевой лужи. Множество деталей наблюдения, окружавших меня, делали меня счастливым. Погруженность в них порождала во мне ощущение, что я живу в канве романа, который пишет сама жизнь. На краю маленькой площади помещалось кафе-терраса. Я вошел в него, сел за свободный столик и заказал кофейничек горячего кофе и два рогалика. Две женщины за соседним столиком тихонько возмущались на американских туристов, те пили кока-колу из бокалов для красного вина. Прямо передо мной шел ребенок и нес в руках большой круглый каравай хлеба. Ребенок старательно прижимал хлеб обеими руками к груди. Сходя с тротуара, малыш оступился. Падая, он не выпустил хлеб из рук. Ребенок упал лицом вниз, но ему удалось спасти хлеб от соприкосновения с грязной мостовой. Малыш быстро поднялся, и первое, что он сделал, осмотрел хлеб, а уж потом себя. Американцы и критиковавшие их женщины смотрели на действия ребенка, не отрывая от него глаз. Хлеб нисколько не пострадал, только слегка вдавился с одной стороны. Руки ребенка тоже остались целыми и невредимыми, были только слегка поцарапаны. За несколько секунд выстроилась и нанизалась целая цепочка взглядов. Ребенок заметил, что за ним наблюдают, и коротко взглянул на каждого по очереди. Сначала на обеих женщин, потом на меня, под конец на американцев. В этой цепочке взглядов незаметно сошлись скрытая и публичная жизнь. Ребенок купался в лучах славы, в благоговейных взглядах умиленно смотревших на него людей, на мгновение он поднял каравай над головой и также мгновенно исчез. Я не сомневался, что уже живу в еще не написанном романе. Я опустил глаза к столу и стал дожидаться, когда проклюнется первое слово.
