Женщина-кошка - [55]

Но у нее была чудесная улыбка, тихий голос и ласковый взгляд. И она с такой добротой отнеслась к бездомной кошке...

– Спасибо, – сказал он и, может быть, слишком поспешно развернулся и вышел из магазина.

Этой ночью Га Шо вновь писал стихи. Но на этот раз они были посвящены дочери чернильщика. Он не мог, не покривив душой, сравнивать ее с цветами, пусть даже самыми простенькими. Но у японцев написано много стихов, воспевающих кошек, а потому он начал с того, что сравнил дочь чернильщика со своей кошкой. Но спустя некоторое время поэт оставил это сравнение, и его мысли обратились к ее женским достоинствам. Тогда-то он и написал несколько стихотворений, которые (по крайней мере, по его мнению) были ничуть не хуже тех, что он посвящал Прекрасному Цветку. Лучшее из них он несколько раз прочитал вслух для своей кошки, которая сидела рядом с лампой и вылизывала лапки (впрочем, они от этого не становились белее, так же как не становились чище от воды руки Укон).

Как небо ночное – руки.

Отчего же заснуть не могу

И хочу узнать ее имя?

Взяв лист бумаги, он достал купленные утром чернила и развернул их.

– Ах! – Его глаза расширились от удивления.

В руках он держал чудесную чернильницу в форме хризантемы с красными чернилами. Таких у него не было никогда в жизни. Поэт даже покраснел от смущения и удовольствия. Он украдкой покосился туда, где сидела кошка, словно боясь, что она могла заметить, как он зарделся.

Но кошки уже не было. Поэт, тихо улыбаясь, поставил чернила на чернильный камень и, облизнув кончик собольей кисточки, сел записывать свое стихотворение.

Тем временем Укон, ожидая прихода отца, сидела дома, в одной из задних комнат, где она всегда спала: постель ей заменял убогий соломенный тюфяк. Она не смела лечь до возвращения отчима. Кроме того, девушка была слишком занята мыслями о юном поэте – спать ей не хотелось. Впрочем, Укон не сидела без дела: она следила за огнем в маленьком очаге, обогревавшем весь дом, и заворачивала в бумагу готовые чернила.

Было уже далеко за полночь, когда она услышала спотыкающиеся шаги, за которыми последовал скрип открывающейся двери.

– Отец, – тихо окликнула она и, встав, направилась ко входу, чтобы поприветствовать его.

Он, спотыкаясь, вошел в комнату: одежда разорвана, волосы взлохмачены. Укон подошла к отчиму и подставила свое плечо, чтобы помочь ему устоять на ногах.

– Грязная потаскушка! – взревел он и бросился на падчерицу с кулаками.

Но поскольку он был в стельку пьян и едва понимал, что где находится, пострадала от его удара только стена дома. Укон отбежала в сторону, но пьяный чернильщик не успокоился, и на этот раз девушке не удалось увернуться. Скорчась от боли и заливаясь слезами, Укон упала около очага.

– Ты водишь сюда мужчину, – бормотал он, неуверенно переставляя ноги. – Наша соседка сказала, что видела здесь того лодыря, что живет где-то рядом...

– Это был всего лишь покупатель, о проницательнейший из отцов! – взмолилась Укон. – Ты, наверное, даже помнишь его. Это поэт...

– Поэт! Небось, такой же бездельник, как и ты! А ты просто потаскушка, такая же, какой была твоя мать.

Он продолжал браниться, но при слове «покупатель» его глаза тут же устремились на металлическую коробку, ку да каждый день складывались вырученные деньги. Ом схватил ее и потряс, но, не услышав звона монет, открыл крышку и заглянул внутрь. Ничего. Он поднял перекошенную от гнева физиономию на падчерицу.

«О нет!» – Она в ужасе закрыла лицо руками. Думал лишь о том, как бы порадовать юного поэта, она совершенно забыла о своих обязанностях – не взяла с него денег за купленные чернила!

– Отец, – начала оправдываться она, но было ужо слишком поздно.

Он схватил бедную девочку за волосы и стал бить железной коробкой для денег – по лицу, по плечам, – и так до тех пор, пока она не упала на пол почти без сознания.

– Я найду этого поэта и убью его, – заплетающимся языком пробормотал чернильщик, отбросив в сторону пустую железную коробку. – Помяни мое слово, убью...

Укон хватило сил только на то, чтобы забиться в самый дальний угол. Оттуда она сквозь распухшие веки следила за каждым движением отчима. Он, шатаясь, направился наружу, – видимо, отсыпаться в сарай. Девушке было больно и страшно, но усталость оказалась сильнее боли, сон накатил на нее, как прилив накатывает на грязный пляж, скрывая мусор и грязь, создавая ощущение (по крайней мере, на некоторое время), что все в мире хорошо. Так и Укон уснула глубоким и сладким сном, свернувшись комочком на грязном полу, все еще закрывая рукой избитое лицо, но уже не помня обиды и не чувствуя боли.

Она проснулась оттого, что кто-то тихо-тихо звал по имени:

– Укон... Укон, нужно вставать!

Девушка с трудом подняла голову, но все-таки открыла глаза. Во сне ей показалось, что голос принадлежит тому молодому поэту, что заходил днем в магазин.

Но когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела, что перед ней стояла какая-то женщина. Она была значительно старше Укон, в ее черных блестящих волосах кое-где виднелась седина. В какой-то момент Укон даже решила, что это ее мать. Но потом она заметила, что хотя лицо этой женщины напоминало лицо матери, однако у нее были совсем другие глаза, светло-серые, как морская вода, а еще на ней было ярко-красное шелковое кимоно, такого ее мать никогда не носила.