Женщина из Кентукки - [2]

Грета мрачно улыбнулась. Ее туфли, как, впрочем, и вся обувь, были слишком велики для ее маленьких, стройных ножек, и она была вынуждена подкладывать кучу бумаги в подошвы. И, как она давно уже поняла, это было очень удобно. Бумага давала дополнительное тепло ее вечно озябшим ногам. И вовсе неважно, что туфли выглядели ужасающе громоздко, ведь все равно на это никто не обращал внимания.

Все приютские дети выглядели почти одинаково в своей поношенной одежде. Ни одна из девушек-подростков даже представления не имела о более или менее приличных платьях. Многие или родились в приюте, или прибыли сюда очень маленькими. Им никогда не разрешалось покидать пределы фермы, кроме как для работы днем в одном из богатых домов этой местности. Да и сама мысль покинуть пределы их маленького мирка никогда не приходила им в голову.

Грета помнила о доме не очень много. В ее памяти он остался огромным, величественным и мрачным. Она вспоминала вечеринки, так часто устраиваемые родителями, светлые, со множеством изящных оборок, платья ее матери, верхние юбки, так нежно шелестевшие, когда она поднималась по лестнице. От нее всегда пахло розами, а руки матери всегда были такие хорошенькие, ухоженные, белые и мягкие. Девушка с отвращением посмотрела на свои руки, на изломанные ногти, на суставы темно-коричневого цвета, которые стали такими из-за постоянной тяжелой работы в грязи. Ее руки, пожалуй, больше, чем другие части ее худенького тельца, страдали в суровую зимнюю стужу.

Казалось, что всякий раз, когда раздавали перчатки или рукавицы, ей доставались самые рваные, а то и совершенно никуда не годные. Поэтому, так уж получалось, что четыре месяца в году ее маленькие ручки были в кровавых трещинах от мороза. Не лучше обстояли дела и летом. Теплая погода не приносила большого утешения. Сжимая по нескольку часов в день шершавую ручку мотыги, она натирала на ладонях огромные волдыри, которые лопались, а на их месте образовывались мозоли.

Гримаса отвращения промелькнула на лице Греты. Она знала, что тяжелую работу можно было значительно облегчить, если бы она последовала примеру большинства девушек-подростков. Она могла бы ходить в коттедж надзирателя и развлекать толстого мужчину всякий раз, когда бы он присылал за ней.

Но однажды она нечаянно подслушала разговор девушек об их испытаниях в кровати этого толстого борова и твердо решила, что лучше будет до смерти мотыжить сорную траву, обрабатывать землю, чем когда-нибудь ее ноги протопчут дорожку к коттеджу.

Она стала еще более упорной, когда с годами некоторые из этих глупых девушек забеременели от толстяка. Тот, конечно, все отрицал, сваливая свою вину на приютских парней. И Реверенд Феддерс всегда верил ему, и выгонял девушек и ни в чем не повинных ребят.

Грете очень бы хотелось знать, что дальше случилось с ними. Она слышала, как повариха говорила одной из своих помощниц, что они, вероятно, продали бы свои тела первому встречному мужчине.

Она не переставала думать о тех новорожденных, которых иногда ночью оставляли на веранде приюта; принадлежали ли они девушкам, которых прогнали с позором. Как раз недавно подкинули еще двоих, поразительно похожих на недавно выгнанных. Да и одеты они были явно в приютские обноски.

Взяв с подоконника щетку, девушка собрала детей вместе и повела вниз по скрипучим ступеням, твердо решив выкинуть из головы подобные мысли. Она прекрасно понимала, что ничего изменить нельзя. Да ей хватало и своих забот.

Дети шли спокойно по узкому холлу, затаив дыхание, на цыпочках, мимо комнат семьи Феддерсов, которые все еще спали в своих удобных пуховых постелях.

«Эти двое не поднимутся до тех пор, пока солнце не поднимется совсем высоко, – обиженно подумала Грета. – Потом повариха подаст им обильный завтрак из мяса, яиц и жареной картошки плюс большие куски масла, чтобы намазать теплые сухарики».

Когда последний ребенок прошел через заднюю дверь в уборную, она с негодованием подумала, что когда-нибудь эти двое обжор подавятся куском ветчины.

Много лет назад она поняла, что всех в приюте можно было бы кормить так же хорошо, как и Феддерсов. Видит Бог, здесь на ферме было великое множество овощей и фруктов, не говоря уже об огромном количестве коров и свиней. Были также куры, яйца и молоко. Ее маленькие питомцы могли быть пухленькими, с ямочками на розовых щечках, а не такими худыми, с серыми лицами и ребрами, торчащими так, что их легко можно было сосчитать.

Да и старшие выглядели бы гораздо лучше, если бы часть этой пищи попадала к ним на стол. Но она прекрасно знала, что подобного никогда не произойдет. Большая часть производимой на ферме продукции продавалась на рынке. А деньги, полученные от продажи, шли в церковь, на поддержание фермы или на другие нужды. Но Гретхен не сомневалась, что большая сумма от этого шла в собственные карманы Феддерсов.

Хотя это и было несправедливо, но обман жителей здесь начался с того времени, как образовалось хозяйство, и, как подозревала девушка, так будет продолжаться всегда.

«Ах ты, глупая голова, – прошептала Грета про себя, – перестань тревожиться обо всем этом. Пора бы подумать и о Грете Эймс».