Женщина - [44]

На следующий день Йоко заметила, что отношение к ней пассажиров резко изменилось. Не иначе как госпожа Тагава постаралась. Кто же еще? Муж у нее – знаменитость, да и сама она дама заметная в обществе, хотя и приближается к критическому возрасту. А Йоко молода, красива, умна, любой мужчина счел бы для себя за честь составить ей партию. Но Йоко беззащитна, не то что госпожа Тагава. И мужчины, разумеется, колебались, кому отдать предпочтение. Люди, занимающие высокое положение в обществе, часто прибегают к добродетели. И госпожа Тагава не упускала случая использовать это оружие с выгодой для себя. Она понимала также, что пассажиры перестанут симпатизировать Йоко, если убедить их в бессмысленности этой симпатии, за которой крылось эфемерное честолюбие, скорее даже не честолюбие, а желание остаться в памяти Йоко любезным мужчиной, или смелым мужчиной, или красивым мужчиной.

Госпожа Тагава досадовала, что Курати вышел из-под ее влияния. И, разумеется, не без ее участия, весьма искусного, весь пароход узнал об отношениях Курати и Йоко. Все сразу же отвернулись от Йоко. По крайней мере, при госпоже Тагава большинство пассажиров держалось с Йоко весьма холодно. Но сильнее других огорчил молодую женщину Ока. Что именно ему наговорили, Йоко не знала, но когда она, встав поздно утром, вышла на палубу, Ока, уже, по обыкновению, стоявший у борта и любовавшийся тихой гладью залива, едва завидев ее, скрылся. Он бы охотно покинул пароход, но это было невозможно. Однако стоило Йоко появиться, как он исчезал, подобно привидению. И все же Йоко не раз чувствовала на себе его упорный взгляд – Ока следил за ней. Но это ее больше не волновало.

Всеобщая холодность вызывала в Йоко лишь легкую досаду. «Сегодня мы будем в Сиэтле, – спокойно размышляла она, – и я избавлюсь наконец от ненавистного надзора госпожи Тагава и остальных».

Но Сиэтл сулил Йоко новые тревоги. Придется ехать в Чикаго и провести там полгода, а то и год с Кимура. Ведь даже Кибэ надоел ей меньше чем месяца за два. А вот без Курати она не может и дня прожить. Правда, по прибытии в Сиэтл у нее будет еще дня три-четыре на размышления. Курати, несомненно, сам позаботится об этом. Она не хотела, да и не могла подобными заботами нарушать с таким трудом обретенный покой.

Йоко было тягостно встречаться с другими пассажирами, и Курати разрешил ей подняться на мостик. Трудно было понять, движется пароход или не движется в этом узком заливе, так напоминавшем Внутреннее японское море. Капитан, стоявший рядом с лоцманом, нанятым в Виктории, покраснел, как и всегда при встречах с Йоко, и приподнял фуражку в знак приветствия. Пожилой лоцман с лицом Бисмарка, чуть ли не вдвое выше капитана ростом, обернулся и, внимательно оглядев Йоко, сказал с сильным шотландским акцентом:

– Charming little lassie! Wha'is that?[30]

Он предполагал, что Йоко не понимает по-английски. Капитан что-то смущенно шепнул ему, лоцман расхохотался и еще раз оглянулся на Йоко.

Его простодушный смех очень понравился Йоко. Он был как-то неуловимо созвучен сухому, ясному небу осеннего утра. Йоко даже захотелось потрепать лоцмана по плечу.

Пароход спокойно пробирался между большими и малыми островами, невысокие волны тихо плескались о борта. К полудню он обогнул мыс и вскоре вошел в Порт-Таунсэнд. Здесь американские власти производили проверку судна, которая была чистой формальностью.

Порт-Таунсэнд представлял собой рыбачий поселок, построенный на искусственно расширенной за счет моря каменной площадке, с маленькой пристанью. Двух– и трехэтажные домики, выкрашенные одинаковой яркой краской, похожие на квадратные ящики с вырезанными в них отверстиями, неровными рядами вытянулись по крутому склону, а на вершине холма в голубом небе лениво махали белыми крыльями ветряные мельницы, качающие воду. Вокруг парохода, над самой водой, спокойно кружили и как-то по-кошачьи кричали чайки. С берега доносились громкие голоса, напоминавшие выкрики уличных торговцев тянучками. Прислонясь к штурманской рубке, под лучами мягкого осеннего солнца, Йоко любовалась маленькой жизнью маленькой гавани. На душе было мирно и спокойно. За эти четырнадцать дней она успела понять и полюбить море, безбрежное море, мечущееся и стонущее в разнузданной, изменчивой страсти! Глядя, как спокойная рябь морщит воду, она вспоминала о минувшем плавании, как Ева, тоскующая о потерянном рае.

– Госполо Сацуки, покажитесь на минутку, пожалуйста. Нет, нет, не нужно спускаться, – раздался откуда-то снизу голос Кураги. С радостно бьющимся сердцем Йоко перегнулась через перила мостика.

– One more over there, look![31] – Курати указал на Йоко какому-то американцу, по-видимому таможенному чиновнику. Тот кивнул головой и что-то записал в блокнот.

Вскоре «Эдзима-мару» покинул этот рыбачий поселок. Немного спустя Курати поднялся на мостик.

– Here we are! Seatle is as good as reached now,[32] – проговорил он, ни к кому в отдельности не обращаясь, потом пожал руку лоцману и добавил: – Thanks to you.[33]

Некоторое время трое мужчин оживленно болтали о всякой всячине, потом Курати, словно вспомнив что-то, вдруг обернулся к Йоко: