Женька-Наоборот - [5]
— Растяпа!
— А я не забыл. Я нарочно. Чересчур дома нажрался.
— Ты что — верблюд? На сутки вперед заправляешься?
— Верблюд.
Посвистывая, скрестив на груди руки, Перчихин всем своим видом выказывал презрение к еде.
Не в первый раз Валентина Федоровна задумывается о Жене. Какой он, к примеру, дома? Неужели тоже «негативист»? Она вспоминает отца Жени — такого же длиннолицего, бледного. Незадолго до праздников он наконец-то появился в учительской. Сдержанно поклонился, сел так, чтобы не измялась ни одна складочка на добротном сером костюме, и раскрыл кожаную новенькую папку на молнии. Важно извлек из папки бумагу — вызов в школу (четвертый по счету!), — будто для беседы с классным руководителем требовалось предъявить документ.
Вежливо выслушав Валентину Федоровну, пожаловался на занятость. Легко согласился, что у сына несносный характер, обещал принять «надлежащие меры». Какие меры, неизвестно. Результатов пока не видно.
Сейчас Перчихин-младший стоял, продолжая насвистывать, куражась перед теми, кто с аппетитом поглощал домашнюю снедь. И все же в бледном лице с нелепо вытянутым подбородком Валентина Федоровна угадывает уныние. Почему-то именно сегодня, в сиянии весеннего солнца, Женя выглядит особенно хилым, несмотря на завидный рост. Рядом с другими мальчишками, со всеми этими здоровяками — хоть обряжай их в тельняшки да начисляй во флот! — Женя просто заморыш. И такой неспокойный, такой нескладный…
Внезапно Валентину Федоровну пронзило острое чувство вины; как же так, как же она ни разу не побывала у Жени дома?! Ко многим зашла, к Перчихиным — нет. И не потому, что считала это ненужным, а потому… потому, что оберегала себя, свое самолюбие.
«Почему-то из прежней школы подобных жалоб не поступало, — заявил ей Перчихин-папа и снисходительно усмехнулся: — Если парень так труден, можно к осени его перебросить».
«Перебросить»!.. Куда? В параллельный класс, либо даже в другую школу? На миг такой выход показался вполне возможным. Разумеется, на одну единственную секунду. После Валентина Федоровна казнила себя, да и сейчас казнит. За все: за проявление слабости, за робость, за неуверенность, за нерешительный тон. Неужели она не сможет с этим покончить? Сможет. И сделает это без промедления!
Валентина Федоровна встала, выпрямилась и долго стояла кот так — собранная, по-спортивному стройная, с высоко подмятой головой… Питомцы ее мирно жевали, смеялись, поддразни вал и друг друга, не подозревая, что их классный руководитель только что обещал себе начать жить по-новому.
3. Сигнал бедствия
Смешливая розовощекая Вера ест мясную котлету, уминает пухлый ломоть свежего хлеба, густо намазанный маслом. Чайкам от нее порядочно перепало белого мякиша.
— Кушайте на здоровье! Ха-ха-ха!
Валентина Федоровна неприметно следит за Женей. Она видит, как он — в который раз! — переводит свои колючие черные глазки с Вериного жующего рта на жадные птичьи клювы. То и дело напрягается тощая мальчишечья шея, сглатывается слюна. Эх, верблюд…
Но как подступиться к этому мальчику-наоборот? Срежет, не посчитается, что кругом посторонние, что рядом твои ученики, которых ты только что решила по-настоящему взять в руки. Но именно это решение и заставляет Валентину Федоровну действовать не откладывая. Потянулась за своей сумкой, достала два бутерброда с краковской колбасой и как бы невзначай подошла к Жене:
— Вот незадача… Мать, понимаешь, столько мне всего надавала… Ты не выручишь, а?
Женя вспыхнул, отдернул руку, словно в нее хотели вложить горячие угли.
— Чего?! Думаете, меня хуже других кормят? — Вскочил, опрокинул кресло. — Да мне колбаса до смерти надоела, я ее в рот не беру. — И понесся по палубе, крича без стеснения: — Когда вы все перестанете ко мне лезть?!
Таня бросилась к Валентине Федоровне:
— Не обращайте внимания! Он со всеми такой. — И рассказала о недавней выходке Жени на уроке географии. — Водил, водил пальцем по карте — никак не мог отыскать Тасманию. Ну, Василий Васильевич возьми и спроси, откуда у него такие грязные руки. Думаете, смутился? «А что мне делать, — ответил, — если других у меня нет?» — Таня твердила: — Он ненормальный. С нормальным я бы давно справилась. Завтра же откажусь. Какие занятия, если в школе после уроков не остается, к себе ничем не заманишь. Нет, довольно с меня! Откажусь!
— Подумай, что ты говоришь, — возмутилась Валентина Федоровна. — Как это «откажусь»? — Еще не хватало, чтобы Таня размечталась о переводе Жени в другую школу! — Не остается в классе, попробуй позаниматься у Перчихиных дома, в привычной для него обстановке.
— Не знаю, что там за обстановочка, только больше навязываться не буду. Думаете, не предлагала? Так отшил, что можно не знаю чего подумать. То ли у них в доме чума, то ли черная оспа.
Валентину Федоровну снова кольнуло чувство вины. Забыв о том, что с учениками надо держаться как можно солидней, она рывком притянула к себе Таню.
— Не знаю, чума пли холера, но мне самой только что показалось… Не показалось, а я заметила… — И шепотом поделилась недавними наблюдениями.
Но Таню даже это не проняло:
— Вот, вот! Для того и голодным прикинулся, чтобы людей дразнить.
