Женитьба по-балтийски - [19]

Только зайдя за угол дома, поняли они, как устали и как много сил отдано тому, чтобы там, дома, не обняться на глазах отца и матери. Шла Леммикки на кухню или в другую комнату — Алныкина будто на буксире тянуло к ней под одобрительные хмыканья пропойцы папаши и презрительное молчание вышколенной мамаши. Здесь, под шумящим деревом на улице Вирмализе, они наконец-то прижались друг к другу, и покой окутал их. Не хотелось отрывать от Леммикки руку и смотреть на часы, до полуночи еще, конечно, далеко, но неодолимая сила гнала его на корабль — и та же сила тянула к Леммикки. Было чувство переполнения чем-то едко приятным, словно он, обезвоженный, дорвался до влаги и пересушенными губами припал к ней. Еще один глоток — и случится что-то непоправимое, опасное для Леммикки, что она сама понимала, — и они на автобусе поехали к Минной гавани. «Я сейчас», — сказал он, оставив ее на скамейке, и быстрым шагом устремился к кораблю, молчанием и отмашкою руки пресекая все попытки помощника (тот сторожил его у трапа) что-то разузнать.

Упал в каюте на койку, заставив себя думать о постороннем, о том, что уже знал от вахтенного: в самоволку сбежал штурманский электрик. За беглеца отвечал помощник, который был сразу и штурманом, и связистом, и вообще кем угодно, Алныкин, однако, обрушился мысленно на самовольщика, вспомнив при этом, как две недели назад электрик едва не вывел из строя гирокомпас, что теперь почему-то связывалось с письмами Леммикки; еще какая-то матросская блажь вспомнилась — и вновь Леммикки, таинственные процессы теплообмена у эстонских девушек: куда ни целуешь — всегда прохлада и дуновение ветерка, только что побывавшего на лесной поляне.

Он взвился над койкой, надо было бежать к Леммикки, и на палубе его перехватил помощник, сейчас так нужный Алныкину. Ценный груз, ради которого пригнали их в Таллин, задерживается и будет не раньше 13.00 завтрашнего дня.

Прослывший молчальником Алныкин выдавил все-таки самое важное — познакомился с родителями Леммикки, семейка та еще, папаша — придурок, мамаша — стерва.

Помощник схватился за голову.

— Володенька! — плачуще подытожил он. — Да по ихним обычаям — ты небось на смотринах был! Считай, обручен уже, помолвлен!

Алныкин долго обдумывал сказанное. Потом пошел к Леммикки. Она, увидев его, поднялась со скамейки. Он обнял ее.

— Иди домой. Мы все утро будем еще здесь. С какого урока сбежишь?

— Экзамены у нас… Консультация завтра.

Наступили следующие сутки. К счастью, забарахлили дизеля. Теперь до трех часов дня в море не выйдешь, и Алныкин сразу после подъема флага устремился на берег, ловить Леммикки у дома или школы, но сидела она на той же скамейке, с портфелем, как-то иначе одетая, получше, что ли.

— Нам надо пожениться.

— Конечно, — кивнула она и, напугавшись, расстегнула портфель, облегченно вздохнула: — Здесь он, паспорт.

Этот день вспоминался Алныкину часто, и всегда рядом с Леммикки и собою он видел шустренькую подружку ее. Эта Настя-Аста Горошкина протащила их через все учреждения, ведавшие браками и пропусками в Порккала-Удд. Из милиции Леммикки вышла с анкетами, заполнять их решено было на квартире Горошкиной: все пока скрыть от родителей Леммикки, и в загсе расписаться тайно, свидетелей бракосочетания подобрать на улице в назначенный день 24 мая. И справки какие-то выбила Настя, но — это уж точно — только дурные ноги понесли Алныкина в штаб флота, в отдел кадров офицерского состава — вносить важные изменения в личное дело. Его, разумеется, с позором изгнали оттуда, сурово разъяснили, что начинать хлопоты о пропуске в Порккала-Удд надо с бригады, по запросам из Кирканумми заскрипят перья во многих ведомствах.

Кадровиков раздражали постоянные напоминания Алныкина о том, как правильно пишется имя будущей жены, тот особо подчеркивал: через два «м» и два «к».

Три длинных зеленых ящика грузились на палубу, когда Алныкин, оторвавшись от Леммикки, подбежал к катеру. Суетился сопровождавший груз капитан-лейтенант, ящики закрепили, оперативный дал «добро», и БК-133 резво пошел к выходу из таллинской бухты, все дальше отходя от берега, от мрачной тюрьмы, решетками окон смотревшей на водную гладь, от невесты, чем-то беленьким махавшей, и Алныкин спустился в башню, чтобы оптикой приблизить ее к себе.

Капитан-лейтенант прощупал крепления ящиков и сидел на них, не отходя ни на шаг. Дали ему, чтоб не промок, брезентовый плащ; груз, видимо, был действительно ценным, не коробки с кинолентами для клуба. Помощник умоляюще поглядывал на Алныкина в надежде, что тот расскажет ему о величайшем событии в жизни узника половой несвободы, о том, как происходило объяснение в любви, как рука и сердце предлагались в обмен на сердце и руку. Три часа спокойного плавания, ни одного встречного корабля, долго всматривались в желто-коричневую расцветку флага на транспорте, пересекавшем курс, но, только прочитав на корме порт приписки, поняли: ФРГ. Нервировал брезентовый плащ, в Западную Драгэ входили обычно играючи, все семь створов знали назубок, но страховки ради и уважая преданного ящикам капитан-лейтенанта, смотрели в три пары глаз, помощник взял штурвал в собственные руки. И были вознаграждены: через час после выгрузки пришла шифровкой благодарность командующего.