«Женевский» счёт - [4]

Ленинизм в понимании Системы — это не счастье людей, как цинично втолковывают им чуть ли не с рождения, и не теория революционного преобразования общества, а особое, господствующее положение партийно-бюрократической касты. Именно так каста прежде всего и главным образом понимает ленинизм. «Массы» — это лишь материал, на котором созидается ее благополучие. Ни слезы людей, ни горе, ни бедствия страны не имеют значения.

Порожденную ленинизмом государственную систему отличает бесплодность. Другие верования и государства оставили о себе память в тысячелетиях соборами, дворцами, рукописными и печатными памятниками культуры. А марксизм со своим детищем КПСС? Горы черепов? Блочные дома? Устав КПСС?..

Ленинизм как государственная доктрина опасен и трагичен для судеб государств, так сказать, вдвойне. Разрушаясь, государство социалистического типа неизбежно становится добычей чужеродных сил, ибо вместо него остается пустота, ничто. Ленинизм — это тот мост, через который происходит массированное вторжение инородных сил в национальное государство. Его земля, богатства, народ становятся добычей кого угодно, вплоть до авантюристов и мощных мафиозных структур. В этом еще одно каиново дело ленинизма.

Чтобы написать эту историческую исповедь, следовало прочесть множество книг, принять в сердце тысячи судеб, пережить бессмысленность и безнадежность горя и гибели великого множества людей. Это было как высшее назначение — идти к цели, не обращая внимания на риск, проклятия, клевету, отступничество близких, разрушение здоровья, беды и утраты. Словно боль, надежды, вера миллионов сошлись на мне.

Стефан Цвейг[1] любил книги — иначе, разумеется, и быть не могло. Он посвятил им немало проникновенных слов. Я читал и перечитывал их, но в каждое слово, в каждую строку невольно вкладывал совсем другой, новый смысл…

Нет, эти слова уже не о книгах. Это сказано о людях.

Убитые, замученные, замордованные, униженные, обездоленные… «Они здесь, ожидающие, молчаливые… Они не толпятся, не требуют, не напоминают… Они не просят… Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они, но… каждый смотрит на тебя».

Смотрят десятками миллионов глаз…

Ну дай им ответ. Ну что же ты смог после того, как их не стало, что смог?!

Я должен был дать ответ — так я прочел свою судьбу.

Жизнь из-за книги складывалась изнурительно-напряженной: кто кого пересилит — она меня или я ее.

Когда я — глава за главой — складывал эту книгу, жизнь с невероятной быстротой уходила от меня. Я болел, слабел, отдавая рукописным строкам всего себя. И запоздал с книгой, которую вынашивал едва ли не всю жизнь.

А тогда для всех я был ненастоящий: не со своими словами, не со своим характером. Ведь я был зверски переутомлен, хронически, десятилетиями. Работа над главной книгой отнимала жизнь — на встречи и поддержание отношений с людьми просто недоставало сил. Да и разве могло быть иначе? И я, будучи от природы очень общительным и сверхдоверчивым, все больше и больше замыкался, пока не привык к одиночеству.

Есть несколько «правд». Одна видится непосредственно в самом действии, в дни действия. Другая — начинает просматриваться некоторое время спустя (лет через десять, двадцать). Это уже обобщение, но, как правило, обобщение победителей, то есть одной стороны. Затем наступает «момент истины» — начинает складываться почти объективная оценка данных событий. Она тоже необъективна, она вся под влиянием отката от официальной доктрины и ее оценок. Это уже почти вся правда, но… не вся. Мы находимся в этом времени. Следовательно, и мой «Огненный Крест» тоже относится к этому времени.

И наконец, утверждается наиболее полный, взвешенный взгляд на данные события. Его несет еще более отдаленная во времени эпоха. Страсти уступают место объективной оценке потомков. Для оценки революции и ленинизма это время еще далеко впереди. Хотя, на мой взгляд, оно мало что добавит к нашему представлению.

В книгу просочилась ненависть, я не смог удержать ее. Муки обездоленных, истерзанных, мольба замученных стучат в мое сердце. Поэтому «Огненный Крест» — как бы не моя книга. В ней я изменил себе. Я отрицаю ненависть, но ничего с собой поделать не смог.

Ненавистью можно победить, но ничего не построить, ничего не породить, кроме новой боли и несправедливости.

В разного рода невзгодах 1986–1989 гг. оказались утраченными несколько глав (в частности, весьма интересная и нужная — «Искусы Самсона Игнатьевича»), отдельные эпизоды, о чем я горячо сожалею. Не теряю надежды, что судьба в конце концов и меня наградит спокойными днями. Тогда я вернусь к «Огненному Кресту» и восстановлю потерянное.

Окончательный вариант книги я перепечатывал с августа 1989 г. по апрель 1990-го. Это позволило внести кое-что новое.

Общий объем работы подавлял, казалось, я никогда не одолею рукопись! Следовало пропустить через машинку только беловых 2100 страниц! Я буквально слепнул за работой. Остаток лета, осень, зима, весна — как один день, а тут легочные задыхи, лихорадки, митинги, Съезд, интервью, встречи, выступления, тысячи писем, телеграмм, приемы избирателей, совещания, подметные письма с угрозами, клевета, неопределенность будущего…