Жена журавля - [14]

— Дурацкий фильм, — сказала Аманда. — Ненавижу.

Карен поперхнулась воздухом, так ничего и не спев.

— Че-го?! — спросила она сквозь кашель с таким видом, точно Аманда съездила ей кулаком по физиономии. Реально съездила, без дураков.

Словно не замечая этого, Аманда рубанула:

— История вымучена, сюжет — дерьмо. Чтобы все связно выглядело, актеры, как последние маразматики, выворачиваются наизнанку. А под конец мало того что никакого чуда не происходит, так еще и главный волшебник оказывается жалким клоуном! Лузер, который призывал всех идти за собой, а когда дело запахло Международным трибуналом, спас свою задницу, удрав на воздушном шаре. Вылитый Милошевич!

На несколько секунд она прервала свою речь, увидев, как вокруг глаз Карен расползаются белые пятна, но подумала, что это из-за подозрительных таблеток, которые они купили возле клубного туалета у какого-то толстячка, который клялся, что это — экстези, найденное в спальне у его старшего брата; поэтому Аманда допускала, что таблеткам уже лет двадцать, и на самом деле это вообще какой-нибудь парацетамол.

— Ты… шутишь, да? — уточнила Карен.

— А потом эта Дороти возвращается в свой Канзас, — продолжала Аманда, отчего-то решив, что Карен таким образом ее подзадоривает, — и мы должны быть счастливы от того, что она вернулась к своей прежней унылой черно-белой жизни с перспективами ниже плинтуса? Что мечты — это, конечно, хорошо, но давай-ка, милая, не забывай, что на самом деле тебе никогда не вырваться с этого сраного ранчо? За то же самое, кстати, я ненавижу Хроники гребаной Нарнии… О нет, только не показывайте мне этого извращенца! — воскликнула она, когда на экране закривлялся Трусливый Лев. — Исчадие кошмаров!

Карен оторопела. Точнее, оторопела еще сильнее.

— Кто? Трусливый Лев?

— Ой, да ладно. Только не говори, что он не напоминает тебе сразу всех педофилов, от которых ты велела бы своей дочери держаться подальше! Так и ждет момента, чтобы взгромоздиться на малютку Дороти со своим агрегатом. — И она в самых ужасных интонациях передразнила Трусливого Льва: — «Ну давай же, крошка Дороти, садись к дядюшке Льву на коленки, и он покажет тебе, за что его называют королем джунглей, вот так, вот так…» А потом прижмет ее к земле, стянет с нее трусы и доберется до всех ее рубиновых пре…

И тут Аманда остановилась, поскольку ошибаться насчет выражения лица Карен стало уже невозможно. Парацетамол на людей так не действует.

— Ну чего ты, не реви! — добавила она, но было поздно.

Как выяснилось, бедняжку Карен периодически «заряжал» (по ее же дичайшему выражению, которое она повторила несколько раз) ее собственный дед — с тех пор как ей исполнилось пять и вплоть до ее четырнадцати. Прекратилось это лишь с его смертью. Мало того, когда она рассказала об этом своим родителям, те выкинули ее из дому и согласились впустить обратно, чтобы она могла сдать выпускные экзамены в средней школе, лишь когда Карен поклялась, что все это выдумала.

— Ты просто не знаешь, каково это… — рыдала она потом в объятиях Аманды долгими, долгими часами. — Просто не знаешь…

— Ну, прости меня, — бормотала Аманда, неловко гладя ее по голове. — Я правда не знаю.

Этот случай мог бы и сблизить их. С большой вероятностью. Но вместо этого Карен начала приглашать в дом подруг, с которыми резко обрывала любую беседу, как только в комнате появлялась Аманда. И все снова кончилось, как всегда.

Самое ужасное — Аманда понятия не имела, в чем тут загвоздка. Насколько она помнила, у нее самой было абсолютно нормальное детство. И с Джорджем, и с Клэр, несмотря на их развод, она оставалась по-прежнему близка, ей никогда не приходилось особенно беспокоиться о деньгах и личной безопасности. Но ей все время казалось, будто она родилась с каким-то едва ощутимым изъяном — где-то глубоко внутри, — изъяном, который слишком стыдно показывать кому-либо еще, и вокруг которого она всю жизнь выстраивала некий защитный панцирь, дабы никто ничего не заметил. И со временем панцирь стал ею самой — это было неизбежно, — только она никогда не признавала этого факта, хотя от такого признания ей, возможно, и стало бы легче. Ведь настоящую правду о себе — о том, что внутри у нее что-то немного не так, — знает только она одна, и никто никогда не должен этой правды увидеть. Ведь если не это — она настоящая, то что же тогда? Глубоко внутри она сломана, неисправна, и вся ее жизнь — бесконечная попытка сделать так, чтобы этого никто не заметил.

— У тебя все в порядке, дорогая? — спросил отец, позвонив ей в очередной раз.

— О боже, пап, ну конечно! — ответила она, еле сдерживая слезы.

— Просто все утверждают, будто эти годы в колледже — твои лучшие годы, но, должен признаться, мне всё это время было там как-то… неловко? Да, пожалуй, что неловко.

— Тебе всё всегда неловко, Джордж, — сказала она, выгибая спину, чтобы рыдание не вырвалось из горла.

— Да, наверное, — рассмеялся он.

И это было настолько невыносимо — вся его забота о ней, вся бессмысленность этой заботы, — что, когда он спросил, не нужно ли ей еще денег, она просто повесила трубку.

Рэйчел и Мэй уселись на траву и разложили почти все салфетки, взятые для пикника, исключительно между собой. Денек для пикника выдался не самый теплый, но, по мнению Аманды, Рэйчел любила подкладывать подружкам подобные «суровые испытания» и смотреть, как те будут с ними справляться. Кто захныкал — тот проиграл.