Жена - [74]
Он делился со мной сюжетами для романов, любопытными сексуальными историями, и мы притворялись, что это просто плод его богатого и беспокойного воображения.
– Что, если у мужа будет роман с молодой продавщицей из бакалейной лавки в Китайском квартале? – говорил он о герое. – У которой он покупает бадьян?
– Хорошо, – кивала я, – расскажи.
И он рассказывал, почему этот герой решался на этот роман и как он себя при этом чувствовал – этот неидеальный мужской персонаж, которого мы придумали; а я потом описывала его без осуждения, выражала все, что он мне рассказал, потоком слов, берущихся непонятно откуда, одному Богу известно откуда – в ответе за эти слова была то ли история моей жизни, то ли мое образование, то ли моя центральная нервная система и доля мозга, отвечающая за воображение. И все это время я сидела за его письменным столом с каменным лицом.
Он сидел на кровати и смотрел, как я печатаю, кивал, слушая быстрый стрекот молоточков, будто слушал джаз. Он так сильно меня любил; его любовь не ослабевала. Я чувствовала его благодарность каждую минуту каждого дня, по крайней мере, первое время. Я действительно была его второй половиной, его лучшей половиной, и все эти годы ни дня не проходило, чтобы я не помнила об этом.
Стены президентского номера отеля «Хельсинки Интерконтиненталь» хоть и толстые, но не настолько, чтобы сквозь них не просочились звуки скандала, который мы с Джо устроили в этих огромных покоях. Гости снизу наверняка слышали, как мы ругались на рассвете, хотя вряд ли кто-нибудь понял, что именно слышал, так как мы говорили быстро, отчаянно и по-английски.
Мы вышли из сауны и вернулись в спальню, все еще розовые и перегревшиеся – он в полотенце, я в промокшей ночной рубашке.
– Если ты была так несчастна, несчастна настолько, что хотела уйти, – сказал он, – почему мне не сказала: «Я больше не могу»? Я бы придумал, как поступить.
– И что бы ты придумал? – спросила я.
– Не знаю, – ответил Джо. – Но мы же женаты. Это что-то да значит! У нас есть дети, и замечательные внуки, и недвижимость, и пенсионные планы, и друзья, которых мы знаем всю жизнь, которые скоро один за другим начнут умирать, и где ты будешь тогда? Где, Джоан? Будешь жить одна в какой-то квартире? Строить из себя храбрую? Ты этого хочешь? Мне в это верится с трудом. – Он уговаривал меня остаться; это так редко случалось за эти годы, я даже удивилась. – Брак – это двое людей, заключающих выгодную сделку, – продолжил он более спокойным тоном. – Я предложил что-то от себя, ты – что-то от себя. Возможно, обмен был неравным.
– Неравным, – согласилась я. – Это был худший обмен в мире, а я на него согласилась. Надо было мне самой взяться за дело, не спешить, выждать немного, дождаться момента, когда все в мире начнет меняться. Но разве что-то сильно изменилось? Всех по-прежнему интересует лишь внутренний мир мужчин. Даже женщин он интересует. Мужчины выигрывают каждый раз. В их руках власть. Оглянись, включи телевизор; они заседают в Конгрессе с их безвкусными галстуками и зачесанными набок волосинками, лоснящимися, как водоросли…
– Джоан, – прервал меня Джо, – я не плохой человек.
– Нет, не плохой. Ты большой ребенок, вот кто ты.
Он кивнул.
– С этим спорить не стану. – Он покачал головой и тихо добавил: – Я просто уже не хочу оставаться один. Не могу даже представить, как это – жить одному.
Но я-то знала, что он сможет о себе позаботиться, даже если ради этого ему придется питаться одной консервированной ветчиной, кругляшами бри, рагу с щедрой добавкой вина и обедами, которыми его будут угощать издатели, агенты или комитеты различных премий. Он не нуждался в моем физическом, телесном присутствии, ведь рядом с ним по-прежнему будет полно молодых женщин, с восхищением взирающих на его располневшее тело. Меня он хотел видеть только за компьютером, склонившейся над клавиатурой и печатающей тексты.
– Хватит, Джо, – услышала я свой голос. – Ты привыкнешь жить один. Я ведь привыкла. – Я менее сердито добавила: – Ты не пропадешь.
Он сел на кровать и облокотился на подушку; кажется, до него только что дошло, что я действительно собираюсь уйти от него по возвращении в Нью-Йорк, что это не спектакль.
– Ответь мне на вопрос, – наконец проговорил он, – что именно ты рассказала Натаниэлю Боуну?
– Ничего, чего тебе стоило бы бояться, – заверила я его.
– Вот и хорошо, – ответил он. – А то я уж решил, что ты выболтала ему что-нибудь, и теперь пути назад нет.
Мы замолчали, и я задумалась, а стоило ли вообще уходить от Джо. Заметит ли он разницу? Он никогда не опубликует новый роман; ну и что? У него их и так достаточно; его чествуют в Хельсинки, говорят – вы отлично потрудились, теперь можете торжественно уйти на покой. Может, он наконец понял, что пора бы? Жаждать других похвал от мира – уже алчность. Я поняла, что даже сейчас ему немного стыдно за себя. Может, он это имел в виду, когда просил задуматься, почему ему не хотелось, чтобы Элис и Сюзанна приехали в Финляндию? Это был слишком большой приз, такой большой, что он не смог бы посмотреть им в глаза. Он бы стыдился себя.
