Жена - [23]

– Не волнуйся, я никогда не сплю, – сказал он. – Это первое, что нужно обо мне знать.

– Я больше почти ничего о тебе и не знаю, – ответила я.

– Я расскажу все, что хочешь, – сказал он и стал ждать, пока я спрошу.

Я, по правде говоря, не знала, что мне хочется о нем знать, поэтому задала несколько дежурных вопросов о его детстве (вырос в Бруклине без отца, еврей), образовании (Колумбийский университет, сначала бакалавриат, потом магистратура), службе в армии (был на Корейской войне, но недолго; сам себя ранил в ногу и отправился домой еще до начала боевых действий), браке (его брак был ужасен; жена оказалась истеричкой, хотя самым значительным ее проступком, похоже, было то, что после родов у нее пропал интерес к сексу. Она меня отвергает, пожаловался он. Она отворачивалась от него постоянно. «Ты хоть представляешь, как это влияет на мужчину?» – спросил он, и я была вынуждена ответить, что нет, не представляю). Я также расспросила его о политических взглядах (здесь он оказался неоригинален: радовался, что Уэлч [8] дал отпор Маккарти; сопереживал делу Брауна против Совета по образованию [9]– в городе у него было несколько близких чернокожих друзей); памятных моментах (лекция Марка ван Дорена [10] в Колумбийском университете) и жизненной позиции (как и большинство писателей, он был меланхоликом).

Наконец возможные темы были исчерпаны, и мы ненадолго замолчали. Потом он сказал:

– Теперь я хочу тебя кое о чем спросить.

– Спрашивай, – ответила я, думая, что он начнет расспрашивать обо мне и мне придется выложить ему всю свою скучную подноготную – как я росла в Нью-Йорке в богатой семье, ходила в школу Брирли и занималась балетом; как мои родители почему-то были очень холодны ко мне, а в доме у нас вечно валялись деньги, как никому не нужная петрушка, которую кладут на тарелку для украшения. Придется рассказать и о своих комплексах, о непостоянных политических пристрастиях, желании быть кем-то, а не никем. Я боялась, что придется говорить с ним о себе, но вместе с тем испытывала облегчение: вот значит, что такое быть с мужчиной – он рассказывает тебе о том, что его заботит, а ты – о том, что заботит тебя. И в определенные моменты вы реагируете с возмущением или сочувствием. Это было похоже на дружбу, только друг был словно твоим странным зеркальным отражением, хоть и с совершенно иной анатомией и воспоминаниями. А рассказав все о себе, оба чувствовали, будто им открылся полный доступ во внутренний мир другого человека и хранилище его опыта.

Но Джо не спросил меня обо мне; вместо этого он сказал:

– Как тебе мой рассказ?

Его рассказ; о боже. На миг я растерялась, не зная, что ответить. Смутилась, покраснела и ничего не сказала.

– Ты его прочитала? – похоже, он отступать не собирался.

Я кивнула и попыталась как можно скорее придумать экстренный ответ.

– Да, – бодро проговорила я, – вчера вечером. Как раз собиралась сказать. – Я выждала немного. – Рассказ мне понравился, – соврала я. Это было легко.

– Правда? – спросил он, приподнялся и подпер голову рукой. – И концовка не показалась слишком неожиданной? Там, где он отдает ей шарф и уходит?

– Нет, – ответила я, – вовсе нет. Шарф же там имеет символическое значение, верно? Мне показалось, концовка идеальная. – Она не была идеальной, я это знала. Она была плохая и вымученная.

– Ты правда так считаешь? – спросил он.

– Конечно. Сама хотела сказать, но ты первый спросил.

– Что ж, прекрасно, – с улыбкой ответил он. – Вот теперь ты вконец меня осчастливила, Джоани.

Я тихо хмыкнула; его осчастливила и успокоила похвала, а должен был – секс. Наконец он заявил, что нам пора; ему еще надо было зайти на рынок на Стейт-стрит и взять мешок муки для жены и молочную смесь для дочки. Мука и молочная смесь – атрибуты жизни, к которой я не имела никакого отношения.

Мы стояли и одевались, смущенно отвернувшись друг от друга.

– Джо, – сказала я, впервые пробуя произнести его простое односложное имя. Он посмотрел на меня. – И что дальше будет, как думаешь? – спросила я.

Он ответил не сразу.

– Откуда мне знать? Поживем – увидим.

Чуть позже я возвращалась в общежитие одна; вечерело, я шла мимо скобяной лавки, букинистического магазина и внушительного фасада Академии музыки и гадала, сможет ли он когда-нибудь полюбить меня и как ускорить зарождение этого чувства.

Вскоре мы начали встречаться по определенному графику – раз в неделю, в день, когда я приходила выгуливать и кормить собаку профессора Танаки. «Гулять с собакой» стало нашим шифром. Собака сегодня очень проголодалась, говорил он, приподнимал подол моего платья и дотрагивался до меня кончиком пальца. Я съездила в Спрингфилд к гинекологине-литовке, и в ее сумрачном кабинете мне подобрали диафрагму.

Однажды, когда мы лежали в постели профессора Танаки, Джо протянул мне сверток в папиросной бумаге, перевязанный ленточкой. Открыв его, я увидела внутри грецкий орех, а сбоку – надпись красной краской, сделанную тонкой кисточкой. «Для Д. С восхищением. Д.»

Я подержала орех на ладони, пытаясь скрыть разочарование и спешно заменить его каким-то другим выражением. Он, разумеется, никак не мог знать, что я рыскала в ящике прикроватной тумбочки его жены и видела почти такой же орех, который он подарил ей. Я не любила грецкие орехи; с ядрами иногда попадались перепонки и приходилось сплевывать их, как табачные листья. И вкус у этих орехов был слишком горький и какой-то несъедобный, как у кусочков пробки, плавающих в вине. Джо говорил, что именно поэтому и любит грецкие орехи; за сложный вкус и форму с многочисленными изгибами и выпуклостями. Орех оставлял маслянистый след, послевкусие, которое ему тоже нравилось. Любил он и вкус женщин, признался он однажды в постели профессора Танаки; когда он впервые опустился и попробовал меня, мой вкус ему тоже понравился, хотя я смутилась и никак не могла расслабиться, зажав его голову ногами. Я могла думать лишь о том, какой вкус он сейчас чувствует – соли, талька и бог знает чего еще. Запах женщины ничем не скроешь, сказал он, и слава богу. Грецкий орех тоже всегда чувствуется в выпечке или в салате, заправленном маслом из грецкого ореха. Сладко-горький вкус с примесью гниения, как что-то, найденное в куче прелых листьев.