Жена солдата - [104]

Пирс откашливается. Слишком громко для этой тишины.

— Кое-что из того, что мы делали, я и Джонни, — вдруг говорит Пирс и замолкает. Потом начинает снова: — Есть вещи, которые я считал важными, но больше я так не думаю. Вещи, которые на самом деле не настолько важны…

Я понимаю, что он извиняется.

Смотрю на него. Его лицо напряжено: он пытается подобрать верные слова.

— То, что мы делали, когда оккупация только началась. Мы были еще детьми. Честно говоря, мы просто валяли дурака, — говорит Пирс.

— Вы хотели делать, что можете, — отвечаю я. — Я понимаю.

Кажется, он меня не слышит.

— Я осознал: как человек поступает, когда приходит время. Когда от него что-то требуется. Что люди делают в то время, которое им отведено. Вот, что главное… Все остальное неважно: неважно, кого ты любишь, и прочее.

Мне неловко, я не знаю, что ответить. И в то же время я благодарна ему за эти слова.

Мы карабкаемся вверх по крутой извилистой тропе сквозь деревья и их переплетающиеся тени, а потом выходим на вершину, навстречу ветру и свету, небу и открытому пространству позади леса, где раскинулись кукурузные поля и блестящее море. Этот миг похож на рождение: мы словно вышли из утробы нашей глубокой лесной долины на свет.

Я с тревогой замечаю, что мы пришли к рабочему лагерю на вершине утеса — к лагерю, который описывал Джонни, и который я никогда не хотела бы видеть. Лагерь, из которого пришел Кирилл. Я вижу высокий забор из колючей проволоки, бараки, в которых спят рабочие, деревянные наблюдательные вышки.

Вспоминаю рассказы людей о том, что они здесь видели. О том, как рабочих бросают избитыми и истекающими кровью. О том, что одного мужчину повесили на дереве и его труп оставался там много дней.

Мы подходим еще ближе. Я замечаю, что трава перед строениями полностью вытоптана, осталась только голая земля и грязь. Там горит костер. Вокруг него сидит много людей, они худые, оборванные и выглядят совершенно опустошенными. За ними, лениво покуривая сигарету, наблюдает охранник; ему скучно, поэтому он не слишком бдителен.

Люди сидят тихо, они едва ли шевелятся, даже не разговаривают между собой. Они выглядят так же, как Кирилл в тот далекий день, когда я впервые увидела его в сарае Питера Махи: у них изможденные, лишенные всякого выражения лица.

Мы продолжаем смотреть, и вдруг среди людей происходит какое-то движение, словно летний ветерок потревожил пшеницу: внезапное волнение, крики, медленные хлопки. Я жду продолжения. Двое мужчин поднимаются с земли. У них темные волосы и коричневая от загара кожа. Наверное, это цыгане; Джонни говорил, что они есть среди заключенных.

Мужчины стоят лицом друг к другу, как будто на поединке, и я тут же думаю, что они собираются драться. Но они поднимают руки над головой и одновременно щелкают пальцами. Потом они слегка покачиваются и начинают танцевать, притопывая ногами по голой земле. Рваная ткань их одежд широко разлетается следом за движениями тел.

Остальные мужчины подбадривают танцующих, а потом замолкают. Я смотрю на их движения, которые словно манят, завораживают, ласкают. Они так красноречиво говорят о желании, об утешении, о коротком и сломленном торжестве. Когда они двигаются мимо костра, мне кажется, что все тепло и красные отсветы собираются в их ладонях.

Я думаю о Кирилле: о его родине, об историях, которые он рассказывал, о его мечтах. Наше богатство внутри — это наши жизни, любимые люди, наши желания. Куда бы ни пошли, что бы ни случилось, оно всегда с нами. Что бы с нами ни сделали, что бы у нас ни отняли.

А потом танец заканчивается, так же внезапно, как и начался. Ноги останавливаются, руки безвольно падают вдоль тела. Мужчины опускаются на землю перед костром, тени скрючиваются впереди. Зрители аплодируют и затихают. Тишина падает, словно лист. Все так, как было до этого. Или почти так.

Мы с Пирсом тоже замираем на мгновение.

Я поворачиваюсь к нему. В сгущающихся сумерках его хищное лицо уже не кажется мне таким жестким.

— Ты это хотел мне показать?

— Нет.

— Но я рада, что увидела.

Он слегка кивает, признавая мои слова.

— Я хотел показать вам вот что, — говорит он. — В проволоке есть одно место, вон там, рядом с канавой…

Я смотрю туда, куда он показывает. Заросли орешника нависают над канавой и почти достигают ограды. Хорошее прикрытие. Можно подобраться очень близко и остаться незамеченным.

— Да, — говорю я.

— Там дыра в проволоке. Заключенные следят, чтобы она оставалась открытой. Вы можете оставлять здесь еду. Под теми деревьями, сразу за оградой. Если у вас есть, чем поделиться, вы можете принести сюда и положить там. Лучше всего это делать перед самым комендантским часом.

— Что, если меня заметит охрана? — спрашиваю я.

— Зависит от того, кто на посту, — говорит Пирс. — Иногда они делают вид, что не замечают. Некоторым все равно, как тому, который дежурит сегодня. Другие люди тоже это делали. Если повезет, с вами все будет хорошо… Конечно, риск есть всегда. Но вы и так знаете.

— Да.

Тени уже удлинились, но на небе еще остались отблески света, и они ярко отражаются в напряженном взгляде Пирса.

— Мне жаль, что мы потеряли Кирилла, — говорит он. — Но остались другие, кого мы можем спасти.