Жена смотрителя зоопарка - [37]

Морысь любил играть в «трусишку»: он делал вид, будто испугался какого-то звука – когда Рысь захлопывал книгу или передвигал что-нибудь на столе, – и удирал со всех ног, скользя копытцами по гладкому полу. А через несколько мгновений счастливо похрюкивал рядом со стулом Рыся, готовый снова притворно пугаться и убегать.

Как бы Антонина ни желала для Рыся нормального детства, события повседневной жизни развивались таким образом, что не оставляли для этого никакой возможности. Как-то вечером немецкие солдаты заметили, как Рысь с Морысем играют в саду, и подошли из любопытства; Морысь, не боявшийся людей, потрусил прямо к ним, надеясь, что его приласкают и почешут. После чего Рысь в ужасе наблюдал, как визжавшего Морыся волокут на заклание. Убитый горем Рысь безутешно рыдал несколько дней, несколько месяцев он отказывался выходить в сад, даже рвать зелень для кроликов, кур и индюшек. Со временем он снова отважился выйти в садовый мир, но уже без прежней радостной беззаботности.

Глава пятнадцатая

1941 год

Свиноферма просуществовала только до середины зимы, поскольку даже в зоопарковских постройках с центральным отоплением животным все равно требовалась теплая подстилка. Очень странным было то, что директор скотобоен, который финансировал зоопарк, по-дружески побеседовал с Яном, выслушал его просьбы, после чего отказал в деньгах на закупку соломы.

– Это же просто бессмысленно, – говорил потом Ян Антонине. – Не могу поверить, что он такой идиот!

Антонина была удивлена, потому что при нехватке продовольствия свиньи были просто живым золотом, а сколько стоит солома?

– Я испробовал все, что только приходило в голову, пытаясь его переубедить, – сказал ей Ян. – И безрезультатно. А он ведь всегда был нашим другом.

– Он просто ленивый, упрямый дурак! – заключила Антонина.

Ночи стояли трескучие от мороза, на окнах появлялись морозные узоры, ветер, забираясь в деревянные строения, отнимал жизнь у поросят. Затем последовала эпидемия дизентерии, уничтожившая почти все оставшееся поголовье, и директор скотобоен закрыл свиноферму. Решение, которое в принципе не могло не вызывать ярости, не только оставило виллу без мяса, но еще и лишило Яна повода бывать в гетто, куда он ездил якобы за отходами. Прошли месяцы, прежде чем он узнал правду: договорившись с другим мелким чиновником, директор скотобоен решил тайком сдать зоопарк в аренду немецкой компании, которая занималась выращиванием лекарственных растений.

Однажды в марте в зоопарк пришла бригада рабочих с пилами и топорами, они принялись обрубать ветки на деревьях, выворачивать цветочные клумбы, декоративные кустарники и взлелеянные Антониной розовые кусты у главных ворот. Жабинские кричали, умоляли, пытались подкупить, пригрозить, но все было напрасно. По-видимому, нацисты приказали расчистить территорию в зоопарке от цветов и прочих растений, потому что это были всего-навсего славянские сорняки, которые лучше использовать как удобрение для здоровых германских культур. Иммигранты, как правило, стараются воссоздать на новом месте что-либо из родной культуры (особенно по части кухни); однако, как поняла Антонина, политика Lebensraum[38] затрагивала не только людей, но и немецких животных и растения. Через евгенику нацисты намеревались стереть с лица земли польские гены, вырвать корни, уничтожить плоды и клубни, заменить местные семена своими, чего она и опасалась еще годом ранее, после капитуляции Варшавы. Вероятно, нацисты полагали, что суперсолдатам необходима суперъеда, которая, по мнению их биологов, может произрастать только из «чистых» семян. Нацистам, жаждавшим собственной мифологии, ботаники и биологии, в которых растения и животные демонстрировали бы древнюю породу, лишенную примеси азиатской или восточной крови, приходилось начинать с чистого листа, замещая тысячи польских крестьян и так называемые польские и еврейские хлеба и скот германскими эквивалентами.

По счастливому стечению обстоятельств в выходные в зоопарк приехал немец Людвиг Лейст, который был назначен президентом Варшавы[39] и являлся страстным любителем зоопарков; он привез с собой жену и дочь и попросил бывшего директора провести для них экскурсию, чтобы они могли представить себе, каким был зоопарк до войны. Прогуливаясь с ними по территории, Ян рассказывал о микроклимате Варшавского зоопарка и сравнивал его с Берлинским, Мангеймским, Гамбургским, Хагенбекским, а также с зоопарками других городов, к большому удовольствию Лейста. Затем Ян повел гостей в уничтоженный розарий у главных ворот, где большие прекрасные кусты, выдернутые кое-как, лежали со сломанными ветками, как жертвы войны. Жена и дочь Лейста принялись возмущаться такому поруганию красоты, а сам Лейст рассвирепел.

– Это что такое? – спросил он.

– Я тут ни при чем, – спокойно ответил Ян, вложив в голос как раз нужную долю скорби и негодования. После чего рассказал об уничтожении свинофермы и о том, что немецкая компания по выращиванию лекарственных растений арендовала зоопарк у директора скотобоен.

– Как же вы это допустили? – с яростью спросил Лейст.

– Какая жалость, – печалилась его жена, – я так люблю розы!