Жена моего мужа - [69]

— Им здесь всегда рады. В конце концов, это и их дом, — широко улыбаясь, говорю я, чтобы досадить ей.

— Нет, не их. — Она впервые смотрит мне прямо в глаза. Обычно она избегает этого. Не знаю почему. У меня нет власти, чтобы превратить ее в камень. Поверьте мне, если бы была, она уже давно почувствовала бы это на себе.

Льюк берет плетеную корзину с кексиками и угощает Роуз.

— Нет, спасибо, не люблю покупные кексы, — говорит она.

Как эта чертовка узнала, что они покупные?

— К тому же я спешу.

— Несомненно, тебе есть куда отправиться сегодня, — бросаю я и вполголоса добавляю: — В конце концов, сегодня Хеллоуин.

Она слышит меня, и это неплохо. Но, судя по взгляду Питера, боюсь, он тоже услышал, а это плохо. Я проявляла бы больше великодушия в своей победе, если бы была в ней уверена.

— По правде говоря, у меня свидание, — говорит Роуз и, словно ведьма (а она таковой и является), поворачивается на каблуках и исчезает, унося с собой все веселье вечеринки.

Дети, набив животы кексами с газированными напитками, становятся гиперактивными. Я не предпринимаю усилий, чтобы заставить Ориол умыться. У меня нет сил на борьбу с ней, а Конни не станет сплетничать о моем провале. Дети орут и бесятся как сумасшедшие, чего и следовало ожидать, а взрослые пребывают в подавленном настроении. Мы поглощаем суп и пирог, все это очень вкусное, и Ева заслуженно получает свою долю комплиментов, но атмосфера в целом испорчена, и, хотя мы выпили немало пунша, никто из нас не развеселился. Просто удивительно, как Роуз может испортить вечер, даже если не присутствует на нем.

Уже одиннадцатый час, и нам только что удалось уложить Ориол и мальчишек в постель. Они набросились на сладости, и у меня нет сил возражать, так что, когда я обнаруживаю, что Хенри утащил тюбик со «Смартиз» и положил под подушку, единственное, что я говорю, — это: «Не забудь почистить зубы». Закрыв за ними дверь, я глубоко вздыхаю и отправляюсь на поиски Питера.

Он сидит в своем кабинете с большим бокалом виски в руке, глаза его прикрыты. Я смотрю на него из дверей, и сердце сжимается от любви. Я по-прежнему обожаю его. Даже несмотря на то, что мы часто сердимся друг на друга, даже если я знаю, что он будет меня отчитывать, словно девчонку, я все равно обожаю его. Всегда обожала и всегда буду обожать. Так почему же все так сложно?

— Я знаю, что ты здесь, — говорит он, не открывая глаз.

— Не могу отрицать.

— Хорошо провела вечер? — спрашивает он ровным голосом.

— По правде говоря, нет.

— Я так и думал.

— А ты?

— Нет.

— Однако дети, похоже, получили большое удовольствие, а для них все и затевалось, — замечаю я с наигранной веселостью.

— Да, дети получили удовольствие. Хотя мальчики уже немаленькие и вскоре почувствуют твое враждебное отношение к их матери, если ты не научишься каким-то образом сдерживаться. Да и Ориол тоже. Сегодня ты едва ли предстала образцом великодушия, не правда ли?

Я храню молчание. Ненавижу, когда он ведет себя как учитель, или мой отец, или Господь Бог. Особенно если у него есть на то основания.

— Почему ты не можешь быть добрее по отношению к ней? — спрашивает он.

Долго ли еще он будет давать мне нагоняй?

— Здесь нет ничего личного, просто такова особенность моего чувства юмора, — лгу я. — Ты же знаешь, что я немного склонна к злословию.

— Да, склонна, — соглашается он.

Как мне признаться ему в том, что не могу быть добрее по отношению к Роуз, потому что мне кажется, будто она всегда судит меня и находит во мне недостатки. Она подрывает мою уверенность в себе, чего еще никому не удавалось сделать. Все в ней звучит приговором мне. Ее удобные туфли без каблуков обличают мои туфельки с ремешком и пряжкой от Маноло Бланика [28]. Ее неухоженные волосы бросают упрек тщательно причесанным моим. Она могла бы еще повесить на шею табличку с объявлением, что тратить ежемесячно по двести пятьдесят фунтов на косметические средства для маскировки дефектов кожи — смертный грех. Ее домашняя еда, приготовленная из натуральных продуктов, объявляет полуфабрикаты для быстрого приготовления, к которым я порой вынуждена прибегать, настоящим ядом. К тому же все добры по отношению к Роуз, так что нет необходимости, чтобы и я проявляла доброту.

— Бедняжка Люси, — говорит Питер, и в его голосе звучит искренняя забота и печаль. Он понимает, почему я не могу проявить доброту по отношению к Роуз. Мне приходится время от времени бросать едкие комментарии по поводу ее веса и присущей ей занудности, чтобы он не забыл о них. Питер когда-то любил ее и, возможно, снова сможет полюбить. Не сомневаюсь, если бы ситуация переменилась на противоположную, Роуз была бы добра ко мне. Конечно, была бы, и это раздражает меня еще больше. Я не такая положительная, как она.

Я бросаюсь к Питеру и сажусь к нему на колени. Он открывает глаза и с удивлением смотрит на меня. Сила чувств захватывает меня, когда, взяв прядь моих волос, он закладывает их за ухо и задает вопрос:

— Чего ты боишься, Люси?

— Я? Ничего. Я никогда не боюсь, — по привычке отвечаю я.

— Нет, серьезно. Чего ты боишься? — настойчиво допытывается он.

До встречи с Питером я не боялась почти ничего в мире, фактически ничего. Но теперь меня преследует множество опасений. Я боюсь силы своей любви, боюсь, что он не любит меня так же, как я его люблю, или не любит столь же сильно, как в тот день, когда мы встретились, или так сильно, как любил Роуз. Но больше всего я боюсь разлюбить его. Если я разлюблю его, то жизнь потеряет цель, потеряет смысл. Несколько минут мы сидим молча. Питер нежно поглаживает мне спину и смотрит в глаза. Я начинаю испытывать неловкость. Я не проверяла свою косметику с тех пор, как наложила ее сегодня утром. А когда я вчера взвесилась, то обнаружила, что поправилась на два фунта по сравнению с прошлым разом. Интересно, Питер чувствует, что я стала тяжелее?