Жена господина Мильтона - [25]

— Нет, дорогой Мун. Мне кажется, что вы не вредный человек, но слишком любите хорошую компанию (должна признаться, что тоже люблю повеселиться), и у вас не было особого желания учиться. Мне кажется, что со временем вы изменитесь.

— Мне было бы легче переносить разлуку, если бы я только мог подумать… — начал Мун грустным и взволнованным тоном, но прервался, не закончив предложения. Помолчав, он продолжал: — Все мои друзья и родственники плохо думают обо мне, если бы я знал, что единственный человек на всем свете… — и у него опять перехватило дыхание.

— О, бедняжка, — зарыдала я. Я гладила его лицо и говорила, что он мне дороже моих братьев и даже родителей, и что самым большим подарком для меня было бы его письмо. Но мои родители станут сердиться, поэтому о письме не может быть и речи.

Я говорила, что уверена, что он больше не попадет в беду, и желал ему самого доброго, заверяла, что буду вспоминать о нем пятьдесят раз в день, и так до конца моей жизни.

Мои детские рассуждения несколько ободрили Муна, и он мне рассказал, что ему приказали отправляться к некоему господину Кроутеру в Харт Холл, которому его отец помог поселиться в Бакингемпшире, и там попытаться под его надзором набраться знаний. Но мне казалось, что Муну больше вообще не захочется учиться, ему будет тяжело возвращаться к учебе, вновь «садиться за парту», хотя его и разлучили с его новыми друзьями. Мун серьезно пообещал стать достойным моего уважения, но сетовал, что ему не везет в жизни, и он вечно попадает в переделки, и опасается, что если даже приколотить его одежду к школьной лавке гвоздем, все равно ничего путного не выйдет.

Я была слишком молода и не могла с ним спорить логично, но он мне нравился, и наверное поэтому я ему верила, и Мун был этим доволен. Он мне шутя сказал, что до сих пор не любил ни одной женщины, мне надо поскорее подрасти, и когда-нибудь он попросит у отца моей руки. А пока я стану его маленькой далекой подружкой, а он — моим верным слугой.

Меня позвала Транко, и я быстро схватила Муна за руку и воскликнула:

— Прощай, мой слуга! — И я побежала к кухне, а он медленно отправился к конюшне за своим конем. Так мы распрощались почти на шесть месяцев.

Через месяц учитель Муна заболел и умер, и он отправился к своему дядюшке сэру Александру Зентону в Хиллесден в Букингемшире и жил там некоторое время, помогая дядюшке управлять поместьем. А в конце лета он приехал навестить нас под тем предлогом, что ему нужно заплатить какой-то долг в Оксфорде. Он написал несколько писем моему брату Ричарду и всегда передавал почтительный привет моим родителям, и его хорошо приняли у нас дома. При всех он дразнил и разыгрывал меня, но я на него не обижалась, потому что как только мы остались одни, его голос стал таким нежным! Он решил отправиться в Барбадос с графом Ворвиком, который купил плантацию на самом хорошем острове. Там росло множество разных фруктов — апельсины, лимоны, зеленые лимончики-лаймы, ананасы и гуавы. А еще перец, корица, имбирь, даже съедобные пальмы. Пищу готовили из картофеля, который варили, а потом толкли, и это блюдо было приятным и питательным и не надоедало, даже если его ели два или три раза в день. Мун слышал, что одна там беда — земляные крабы, лежащие толстым слоем на земле, которые могли прокусить сапог или даже откусить палец, если человек спал на земле. Но на островах очень нужны были хорошие работники, а еще — постельное белье и приборы для еды. Сам остров находился на большом расстоянии от Англии, и если кто-то туда отправлялся, то все равно что на Луну.

В конце концов, он туда не поплыл, надеюсь, из-за того, что я горько расплакалась, а он никак не мог меня успокоить. Я причитала, что не боюсь земляных крабов, но ненавижу океан, и что его может смыть с корабля, и потом его съедят акулы, и это случится или по дороге туда, или обратно. Мне не известно, что он сказал моей семье, но он сообщил мне, что изменил свои намерения. Вместо него отправился его старший брат Том, но он там не добился успеха и вскоре возвратился в Англию.

Тем временем арминианское духовенство под предводительством архиепископа Лода, который успешно сменил архиепископа Эббота, уговорило короля, чтобы во всех доминионах исповедовалась одна религия, чего не могли достигнуть ни его отец Король Яков, ни королева Елизавета. Со времени ссоры короля Генриха VIII с Римским Папой, ^{19} церковь постоянно раскачивалась, как стол, стоящий на ножках разной длины, и его подпирали бумажные подкладки, состоящие из терпимости, и где терпимость не выдерживала явной ереси, там церкви помогали деревянные клинья различных уверток. Но теперь архиепископ решил подровнять ножки, сделать так, чтобы стол стоял ровно, выбросив прочь все клинья и подкладки. Но ему был прекрасно известен характер английского народа, и он не решался сразу ввести новую литургию. Он считал, что будет мудрее «испробовать все на гончих», как принято говорить, — начать с шотландцев, которые были большой и бедной нацией.

И это оказалось серьезной ошибкой, потому что шотландцы ничего не стали терпеть и отказались от нового канона. Они заключили между собой Ковенан, и хотя король был из королевского дома и родился в Шотландии в Данефермлине, они ему не подчинились. Шотландцы ждали, что он применит против них силу, и стали набирать рекрутов под предводительством офицера, участвовавшего в шведских войнах. Шотландцы объявили, что они не примут новый канон церковной службы, не станут подчиняться собственным епископам, рекомендовавшим им эту службу, а вместо них назначат пресвитеров, или старейшин, которые и станут управлять церковью.