Жена башмачника - [128]

– Что с тобой не так?

– Мне не нужны эти деньги.

– Почему? Они принадлежат твоему отцу. Ты всегда говорил, что хотел бы, чтобы у тебя что-нибудь от него осталось. Эти акции – возмещение ущерба, выплаченное компанией за его смерть.

– Но это уже ничего не изменит, правда же, Энца?

– Ему бы хотелось, чтобы акции достались тебе.

– Купи на эти деньги мебель. Или пошли моему брату как пожертвование для бедных. Эти акции – плата за кровь. Они могли бы изменить нашу жизнь, если бы нашли нас четырнадцать лет назад, когда моей матери пришлось продать все, чтобы выплатить долги. Но сейчас ее нет с нами, мой брат – священник, а мне эти деньги не нужны.

Он указал на полки, заполненные ботинками. У каждой пары был ярлычок, на котором значилось имя клиента и время выполнения заказа.

– Вот мое наследство. Упорный труд. Ты. Мы. А остальное не имеет значения. Это всего лишь деньги. Деньги, которые я не заслужил. Они – напоминание обо всем, что я потерял и никогда не обрету вновь.

Энца молча сложила бумагу и убрала в конверт. К этому вопросу она больше не возвращалась. Просто обналичила акции и открыла в Чисхолме совместный банковский счет. И постаралась забыть.

Вход в квартиру Латини украшали гирлянды еловых ветвей, перевязанные голубыми лентами. Дверь открыл Луиджи:

– Buon Natale!

Луиджи обнял сначала Энцу, потом Чиро, забрал у них пакеты и свертки. Паппина украсила праздничный стол свечами и белым фарфором. Запах соуса из сливочного масла с чесноком, томившегося на плите, разливался по всем трем комнатам квартиры. К пустой колыбели в углу были привязаны тонкие белые ленточки. Паппина, на последнем месяце беременности, хлопотала на кухне. Она не могла нарадоваться гостям.

– Что готовишь? – спросил Чиро.

– Улиток с маслом и чесноком.

– А пятицентовик положила?

– Нет еще. Действуй!

Чиро выудил из кармана монетку и бросил в сковороду, где тушились улитки. Через несколько секунд Паппина выловила монетку, по-прежнему сиявшую серебром. Итальянцы не едят улиток, если монета потемнела. Ведь это верный признак, что улитки испортились.

– Отличные!

– Хорошо бы! Умираю с голоду, – объявила Энца, входя в кухню и тут же отбирая у Паппины кастрюлю с пастой.

Следом появился и Луиджи с бокалами вина.

– Сегодня утром Чиро ходил со мной к мессе.

– Да быть не может! – воскликнул Луиджи.

– А мы были в церкви Святого Альфонса, – сказала Паппина.

– Если мы хотим крестить ребенка, должны платить десятину, – объяснил Луиджи.

– Тебя послушать, так все, что церкви нужно, – твои деньги, – заметила Паппина.

– И от денег не откажутся, но предпочитают души, – сказал Чиро.

– Твой брат – священник, а ты такое говоришь! – Энца слегка хлопнула Чиро по щеке. – Знаешь ведь, что тебе там понравилось. Славословия и гимны ты слушал с удовольствием. Верно?

– Ну да. А глядя на статуи, словно возвращался во времена Сан-Никола. Удивительно – то, чем ты занимался в детстве, навсегда с тобой.

– Надеюсь, кое с чем ты все же расстался, – пошутил Луиджи.

– Да, я теперь счастливый муж. Смотрю только на Энцу.

– Умница, – рассмеялась Паппина.

– Я изменился к лучшему, – улыбнулся Чиро.

– Ловим тебя на слове, – сказала Паппина. – Отнесешь блюдо с индейкой на стол? Здесь нужна мужская сила. Я не вынимала из птицы кости.

Чиро поднял блюдо и направился в гостиную. Энца проследила за ним взглядом. Похоже, с годами ее муж становится только красивее. Она представила, что в старости, когда его каштановые волосы поседеют, он будет для нее даже более привлекательным. Энца замечала, как заглядываются на него другие женщины.

Она прошла вслед за Чиро в столовую. Он поставил блюдо на стол, распрямился и потер поясницу.

– Милый, с тобой все в порядке? – спросила Энца, помассировав ему спину.

– Болезнь башмачника, – заметил Луиджи. – Подложи колоды под раскроечный стол, чтобы повыше было. Всего несколько дюймов спасут шею и плечи. Пока я так не поступил, спина прямо убивала меня, а теперь чувствую себя куда лучше.

– Сделаю, – ответил Чиро. – А эти колоды помогут побыстрее управляться с работой?

– Сомневаюсь, – засмеялся Луиджи.

В утро Рождества Энца пошла к ранней мессе одна. Чиро устал после вчерашних посиделок у Латини, а кроме того, его традиционный ежегодный визит в церковь уже состоялся накануне. Не став будить мужа, она оставила записку, что после мессы задержится.

Она не хотела сообщать Чиро о своем рождественском подарке, пока не была полностью уверена, что он одобрит его.

Энца пешком направилась на кладбище Святого Иосифа, примерно в миле от Чисхолма. Ей нравилось ходить, и во время дальних прогулок она всегда вспоминала, как бродила по горам в Скильпарио. Под ногами похрустывал свежий снег, воздух пах сосновой хвоей и дымком, долетавшим с окрестных ферм. Зима в Чисхолме была окрашена в белое и серое, подобно оперению полярной совы или перьям вестников весны – серых соек.

По сторонам дороги высились высокие ели со стволами столь толстыми, что Энца не смогла бы обхватить дерево в одиночку. Лес стоял нетронутый, и это тоже напоминало ей об Альпах. Между Чисхолмом и Хиббингом полно вырубок – там лес стал жертвой прогресса. Наверное, лишь вопрос времени, когда доберутся и до этих деревьев. Но сегодняшним утром все они принадлежали только ей.